Это - Фай Гогс
От неожиданности я отпрянул и с изумлением уставился на нее. Голова Лидии опиралась на согнутую в локте руку, другая покоилась на бедре, а ее распущенные волосы почти касались моего лица. На ней не было обуви, и одета она была в короткую полупрозрачную тунику из тончайшего шелка с каким-то удивительной красоты узором – наряд, который, пожалуй, сочли бы чересчур легкомысленным даже завсегдатаи калифорнийского пляжа Блэкс Бич[20].
Но отнюдь не на этом платье, и даже не на всем том, что оно отказывалось скрывать – а Лидия по-прежнему прекрасно обходилась без белья – остановил я свой взгляд. Ее глаза, внимательно изучавшие меня, глаза теперь уже цвета темной сирени с аквамариновыми проблесками вновь приковали все мое внимание.
– Лидия! Я что, умер? Где мы? В Австралии?
– Нет, не в Австралии, – ответила она только на мой последний вопрос и неожиданно улыбнулась. – С чего ты взял?
Вот так же сладко, наверное, улыбались девственные римские отроковицы вернувшимся из дальнего похода легионерам, овеянным бранной славой и согбенным под тяжкой ношей из эллинского злата и галлийских жемчугов.
– Да не знаю я, с чего… Господи, как же ты красива! Но это меня почему-то беспокоит…
– Только это?
– Нет, не только… Еще меня беспокоит, что место я вроде бы узнаю, но не вижу ни дома, ни беседки; что сейчас по всем моим расчетам должна быть ночь, а тут день… что небо розовее, чем дневник пятиклассницы, а каким оно должно быть, я почему-то не помню… и я уже молчу об этой голубой траве, которая…
– Слушай, – перебила она меня, – а ты не хочешь меня нарисовать?
– Очень хочу, – ответил я прежде, чем успел обдумать ее предложение, да и ситуацию в целом.
Лидия повернулась и достала из-за спины альбом для рисования и набор угольных палочек. Протянув все это мне, она села, скрестив ноги. В голове пронесся вихрь бессвязных мыслей: «А смогла бы она достать из-за спины и мольберт, если бы я ее об этом попросил; интересно, что еще она там прячет; и вообще, имеет ли смысл продолжать попытки вдыхать и выдыхать, как раньше, или существуют иные способы поддержания жизни в этом загадочном мире, где такое невероятное существо может вот так запросто сидеть напротив тебя с разведенными в сторону коленями и смотреть прямо в глаза, пока ты, как последний…»
– Все в порядке? – с понимающей улыбкой спросила Лидия.
Почему-то я был уверен, что она читает каждую мою мысль.
– Да, все просто отлично! – ответил я и отчаянным усилием взял себя в руки.
Я принялся за работу, поначалу бросая на нее короткие скользящие взгляды, но быстро понял, что это мне больше не помогает. Смотреть на нее было совершенно невыносимо. Тогда я уставился на кончик угля, пытаясь рисовать по памяти. Это также оказалось непростым делом, потому что ее образ почему-то отказывался фиксироваться в моем сознании.
Но тут меня осенило: проблема может быть в том, что Лидия – это настоящая квинтэссенция самых смелых моих фантазий о красоте и совершенстве, которую я мечтал встретить – и встретив, до смерти боялся упустить! Так вот почему мне так страшно отвечать на ее взгляд!
«Например, почему все мы визжим как резанные при появлении той же летучей мыши? – размышлял я, пытаясь успокоиться. – Да просто перед нами уже не летучая мышь, а живое воплощение пережитого в позапрошлом году экзистенциального ужаса, когда наши уши были способны различить тончайшие ультразвуковые обертоны в кашле соседа в автобусе, а глаза с полумили выхватывали из ночной мглы хипстера, пытавшегося перегрызть своими острыми, как бритва, зубами дужку замка на двери запертого барбершопа».
Стоило мне так подумать, и дело пошло. Я сумел расслабился, и сердце переслало пытаться взорвать мой затылок. Тогда я снова посмотрел на нее и увидел на ее чудесном лице улыбку одобрения. Никаких сомнений – она в восторге от моих мышиных метафор! Когда-нибудь мы расскажем нашим детям, Лиззи и Рейчел, и еще крошке Майку про любовь с первого взгляда, совершенство, жизнь и смерть от укусов летучих…
– Скоро? – спросила она капризным тоном.
– Не шевелись, я почти закончил.
– Но почему так долго? Я устала, хочу есть.
– Это потому, что ты все время вертелась. Нарушена игра света и тени. Как я могу работать в таких условиях?
– Ну дай посмотреть, ну пожа-а-а-алуйста…
– Не дам.
– Почему?
– Это слишком личное.
– Ты просто стесняешься, потому что не умеешь рисовать. И никогда не умел.
– Это я-то никогда не умел?
– Да, ты. Помнишь, как ты нарисовал Пэнни? Она еще после этого обиделась и сбежала от тебя.
В памяти всплыл рисунок маленькой собаки с крысиной головой.
– Помню. Мы, художники, называем подобные вещи воображением.
– Ой, что это? – воскликнула Лидия, указывая мне за спину.
Я быстро обернулся, и Лидия, хохоча, выдернула альбом у меня из рук.
– Дурак. Они не такие большие, – надув губки, сказала она, рассмотрев рисунок.
– Я же говорю — воображение. Хоть что-нибудь я должен был нарисовать?
– А зачем тут змея? Я не люблю змей. И потом, они не такие уж и маленькие, – ответила она, но вместо того, чтобы скосить глаза, оценивая точные размеры того, о чем шла речь, она испытующе и уже без улыбки посмотрела на меня.
– Большие или маленькие – все это понятия относительные. Возьми икру – она маленькая, но ее с руками оторвут по пять штук за банку. Об алмазах даже и вспоминать не хочу. А если ты вдруг случайно окажешься ночью в музее «Метрополитен», пока твои друзья отключают сигнализацию, что ты предпочтешь захватить с собой на память – огромного Поллака или маленького Ван Гога? Зато дом с пятью спальнями и бассейном в Браунсвилле, штат Нью-Джерси, ты не продашь даже за…
Я продолжал что-то плести, все сильнее растворяясь в ее взгляде. «Ты опять попался!» – укоризненно констатировал голос. Действительно, у меня не осталось сил или желания, чтобы бороться с этим. Я уже не
