Черная метель - Элисон Стайн

колодец, нашествие саранчи, бури, – похоже, изменили и моего отца. С того дня, когда он накричал на меня за кухонным столом после найденной записки от Пейшенс, он стал как-то тише. Иногда я мельком видела его в окно. Он бродил по полям, качая головой. Когда он приходил в дом поесть – только поесть и поспать, – он смотрел в пол, куда угодно, лишь бы не на нас, как будто боялся встретиться с нами взглядом. У него даже глаза уменьшились.

До нас доносилось слабое блеяние коз. Я знала, что в первую очередь мы продадим их, а не кур. Козы дают молоко. Куры несут яйца. Но без молока обойтись легче.

– Тея… – произнес, наконец, отец, сев на корточки. – Это и есть «план Б».

– Я не понимаю, – сказала я, морщась от солнца.

– Переезд из Огайо. Покупка фермы в Колорадо. Это был наш «план Б».

– А Огайо был «планом А»? Что с ним оказалось не так?

– Он не сработал. У нас не было ничего своего, семейного. Мы ничего не могли добиться. Одного _ _ _ _ большого наводнения хватило бы, чтобы смыть нас всех, и нам некуда было пойти и не на что претендовать. У нас даже земля была не в собственности.

– Не все ли равно, в собственности земля или нет? – Я махнула рукой в сторону засохших подсолнухов и других едва живых, изрядно поредевших растений.

– Мне не все равно. И вашей маме тоже. Нам хочется почувствовать, что мы что-то создали сами или хотя бы работаем над _ _ _ _. Чтобы вы были в безопасности, что бы там ни творилось в мире. Мы хотим хоть что-нибудь оставить вам, девочки.

– То есть вы оставите нам пыль?

– Та жизнь, что была у нас раньше – ходить на работу, в школу, – это была не очень хорошая жизнь, не настоящая. Я устал от этих крысиных бегов, и твоя мама тоже. Потом я увидел сон, в котором мы жили здесь, счастливо и в безопасности.

Мне тоже приснился сон. Уже по крайней мере дважды на моей памяти.

Сон о красном небе.

Почему его сны важнее моих? Мы все послушались, собрали пожитки и уехали, потому что ему что-то открылось. А может быть, мне тоже что-нибудь откроется? Ему это не приходит в голову?

Подул ветер. С трассы поднялось огромное коричневое облако и поползло по дороге в нашу сторону. Собаки по всей ферме вскочили со своих мест, где они дремали в тени дома или присматривали за курами. Две собаки начали рычать – эти негромкие звуки отдавались у меня в груди.

По подъездной дорожке приближался автомобиль.

Такого раньше никогда не случалось. У нас никогда не было гостей.

Я окликнула отца, но он уже стоял, отряхивая руки. Джинсы его были в грязи, на коленях – оранжевые пятна. С недостроенной стороны дома хлопал на ветру пластик. Не было возможности подготовиться к встрече с незнакомыми людьми, причесаться, привести себя в порядок. Не оставалось времени хотя бы собрать собак, чтобы они не бежали к машине, или предупредить сестру: «Притворись, что занимаешься уроками».

– Что происходит? – В дверях дома появилась мама.

– Не знаю, – коротко ответил отец.

Автомобиль, направляющийся к нам по подъездной дорожке, был чрезвычайным событием. Он заехал уже слишком далеко, чтобы взять и повернуть обратно. Наша подъездная дорожка была слишком длинной, с выбоинами и норками луговых собачек. Он явно не случайно к нам свернул.

И пикап этот мне был знаком.

17

Когда мы жили в Огайо, вдоль посыпанной гравием подъездной дорожки, что вела к нашему дому, протекал лесной ручей. Зимой мы с сестрой катались там по льду; коньков у нас не было, но ботинки легко скользили по замерзшей белой поверхности. Весной ручей становился питомником для головастиков; там сновали гребляки, а стрекозы слетались на водопой.

Летом вода была для нас всем. Мы ходили по колено в воде. После дождя – даже выше. Мы вытаскивали камни со дна, и грязная вода кружилась вокруг наших щиколоток маленькими, но бурными потоками. Перекладывая камни с места на место, мы запруживали отдельные участки ручья, а затем несколько дней наблюдали, как прибывает вода. Ручей набухал, как рука после укуса насекомого, а потом мы разрушали плотину, позволяя воде течь свободно.

Мы находили водяной кресс, который мама на ужин клала в салат. Мы наблюдали за маленькими прозрачными рыбками, которых никогда не удавалось поймать ни на удочку, ни в сети. Попадались жирные лягушки, но мы их всегда отпускали. Случайно коснувшись земноводного, Амелия всякий раз взвизгивала, но спокойно позволяла лохматым паукам-волкам ползать по своим рукам.

В те времена с нами часто играла Элли. Ее привозила к нам ее мама, снабдив контейнером с завтраком и свитером. Иногда наша мама отвозила нас к ней или к Энджи. Но и Элли, и Энджи жили в городе. А у нас с Амелией был ручей. Нам казалось, что вокруг на много миль простирается дикая необжитая природа: вода, леса, скалы и холм, на котором стоял наш дом, откуда открывался вид на другие холмы и долины. Весь наш мир умещался на нескольких акрах. Но только переехав в Колорадо, я поняла, что такое необжитое пространство.

В гостях у Элли или Энджи мы проводили время на кухне вместе с их мамами и пекли печенье. Или ездили наперегонки до школы на велосипедах, которые нам с Амелией давали подруги. Мы выписывали круги по асфальтированной детской площадке, на которой не могли играть в школьные часы.

Она была похожа на призрачную игровую площадку – исключительно нашу, – и это было весело, пока не задумаешься над этим. Нам приходилось по очереди качать друг друга на качелях. Нас было маловато для игры в догонялки или чтобы как следует разогнаться на карусели. У нас за спиной все время маячило здание школы, отзывавшееся гулким эхом. Оно следило с тревогой и грустью, как мы бегаем по игровой площадке, но так и не заходим в школьные двери.

У ручья было лучше. Подальше от воспоминаний о школе, от чувства утраты. Лучше создавать новые воспоминания, чем предаваться старым.

Так мы провели целое лето. Перекусывали у ручья хлебом, сыром и яблоками. Молоко в серебряном термосе можно было поставить в тень, и оно оставалось холодным.

Конечно, мы падали в воду. Много раз падали. Но за нами всегда присматривала мама. Папа или работал в саду или в столярной мастерской, или трудился в своем