Черная метель - Элисон Стайн
С отцом все было иначе. Он наказывал даже за нечаянную оплошность.
В тот последний раз сначала упала Амелия.
Трудно сказать, случайно или специально. Ей очень хотелось общаться с рыбками; кроме того, она хотела привлечь к себе внимание и втянуть нас в эту забаву.
Так вот, она упала в ручей, подняв фонтан брызг, и Элли честно попыталась помочь ей выбраться на берег. Но Амелия и ее затащила в воду. Тогда я притворилась, что хочу помочь им вылезти из ручья. Я знала, что они и меня туда затянут; что они и сделали, весело смеясь.
Ручей в этом месте был широким: мы застроили его плотиной, чтобы сделать поглубже. Я погрузилась по колено в воду, увязнув в грязи. Вода была удивительно холодной, как при утреннем умывании, и свежей, как первый весенний дождь. Но я быстро привыкла.
Мы немного поплескались. Ручей был слишком мелким и по-настоящему поплавать было невозможно, поэтому мы просто постояли в воде. А когда надоело, вылезли на берег. По подъездной дорожке к дому приближался грузовик.
Мы помахали руками, и грузовик остановился. Отец опустил стекло машины. Мы подошли к грузовику. Наши длинные платья промокли насквозь и прилипли к ногам, как панталоны. Элли и Амелия хохотали так, что держались друг за друга, чтобы не упасть.
– Что здесь происходит? – спросил отец.
Я первой добралась до окна со стороны водителя и заглянула в кабину. Только тогда я поняла, что в грузовике есть еще один человек, незнакомый.
– Мы упали в ручей, – объяснила я.
– Вам следовало быть осторожней, – сказал отец.
– Это просто весело.
– Здравствуйте, мистер Тейлор, – сказала Элли.
– Не ожидал от тебя, Тея, – с упреком продолжал отец. – Да еще с подругами _ _ _ _. Какой пример ты подаешь своей сестре?
Амелия первой шлепнулась в воду. Но я пробормотала только:
– Да, сэр.
Я знала, что не стоит вступать в спор при посторонних.
Мужчина на переднем сиденье был соседом; он приехал посмотреть грузовик, который продавал мой отец. Но на самом деле не имело значения, кто это был. Я поставила в неудобное положение себя и, соответственно, всю семью, как позже объявил мне отец. Он сказал мне об этом перед ужином, который я должна была съесть в одиночестве в своей комнате. Ну, хоть поесть в тот раз дали.
– Но почему я? – спросила я, когда отец огласил свой приговор.
– Ты старшая, и ты это знаешь.
Дело было не только в этом, и это я тоже знала.
– Первое впечатление ты должна производить очень хорошее, – говорил он. – Люди всегда будут ожидать от тебя оплошности, конфуза. Ты должна быть лучше, чем они от тебя _ _ _ _.
– Почему? – Я знала, но хотела, чтобы он произнес это вслух. Но он увернулся.
– Ты сама знаешь.
Мой отец не мог заставить себя произнести слово – хотя бы одно из существующих. Слабослышащая. Глухая. Почему он не мог просто сказать «инвалидка», прямо называть вещи своими именами? Мои родители все время уклонялись от этого. Из-за этого мне казалось, что в моем теле есть что-то постыдное.
Почему я должна была стать лучше?
– В любом случае ты уже слишком большая, чтобы играть в этом ручье, – решил отец.
И мне запретили там играть.
У меня постепенно отнимали все, что можно: играть в ручье, ездить на велосипеде на детскую площадку, просто играть – все это заменялось работой, обучением домашним делам, которое ложилось бременем на мою маму, как ребенок, привязанный к спине. Поначалу это делалось медленно, так медленно, что я даже не сразу заметила, что ограничений становится все больше.
Сначала было запрещено играть в ручье. Затем, через неделю-другую, мне было запрещено надевать джинсы, даже для работы во дворе или прогулки в лесу. То, что отец вычитывал в своих брошюрах и книгах, западало ему в душу и прорастало, как семя. Он решил, что мама, сестра и я должны всегда носить платья или юбки. Так приличней. Так делали первопоселенцы.
Все эти книги были о возвращении к земле, но для него дело этим не ограничивалось. Он тянул нас в прошлое, в те времена, когда женщинам и девочкам ничего не позволялось, особенно свобода.
Все наше время уходило на работу. Отец тоже работал, но по-другому. Он не готовил еду, не накрывал на стол и не убирал со стола, вообще ничего не убирал. Насколько я поняла, самостоятельное ведение хозяйства неразрывно связано с женским мучением. Дни проходили в тяжелой работе, перемалывании пшеницы, изготовлении сальных свечей; вообще-то, домашний труд не должен отнимать так много времени, но мы занимались им так, как делали наши предки.
Кроме того, мой отец сам постепенно становился другим человеком, которого я все меньше знала. Его правила организации моей жизни были намного строже, чем школьное расписание, которому мы никогда не следовали. Расписание можно было переделать. Изменения в моем отце казались необратимыми. И они углублялись.
После того случая на ручье нам с Амелией практически запретили покидать ферму в Огайо. В то же самое время отец начал собирать предметы домашнего хозяйства. Эти вещи должны были составить основу нашей новой жизни, он их увидел во сне, но тогда мы с Амелией еще про это не знали.
Каждый раз, когда он возвращался из города на своем грузовике, он что-нибудь привозил. Еще один поддон с консервами или огромный серебристый водоочиститель. Родители складывали продукты в подвал, но полки там вскоре заполнились. Некоторые банки были слишком тяжелыми, чтобы хранить их на полке; их приходилось ставить на пол. Я и не знала, что фасоль продают в таких больших контейнерах, какой Амелия едва могла обхватить руками. Оставалось только догадываться, сколько времени нам понадобится, чтобы съесть столько фасоли.
Но отец сказал, что еда в подвале – только на черный день. Неприкосновенный запас.
Подвал вскоре забился под завязку. Меня это устраивало. В подвале было темно, сыро и пахло кладбищем, и мы с Амелией побаивались туда спускаться. Несмотря на то что сестра любила пауков, некоторые из них, такие как коричневые пауки-отшельники, любившие прятаться в хворосте, могли укусить.
Отец складировал банки с консервированными помидорами, большие, как бочки. Мама сушила кукурузные коржи,
