Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди
— И что, убил? — спросил я.
— Ага, тот так и свалился замертво. Валяется сейчас там, в лесу. Пошли посмотрим.
Когда начали расстилать скатерти для обеда, я вдруг заметил, что не хватает одного человека, и сказал:
— А ведь Джавада нет.
Мы послали какого-то парня на поиски, но тот скоро вернулся и сообщил, что не нашел Джавада нигде. Тогда я сказал, что сам пойду искать. Я долго и безуспешно бродил по лесу, пока наконец не увидел Джавада лежащим навзничь на земле без всяких признаков жизни.
— Джавад! Джавад!
Тут он ожил и сонно спросил:
— А? Что? Что случилось?..
— Пора обедать. Там тебя все ждут.
— А меня тут сморило. Ох, и здорово же я храпанул! — сказал он.
Под вечер, когда мы возвращались домой, движение на дороге было просто невообразимым. Я сидел рядом с водителем и умолял его ехать поосторожнее.
— А я и не знал до сих пор, что ты такой трус, — заметил он.
— Да нет… Это не страх. Просто сегодня, по крайней мере сегодня… надо быть настороже. — Но я тут же раскаялся в своих словах и поспешил добавить: — Ты не обращай на меня внимания, считай, что я ничего этого не говорил. Поезжай, как ехал, а лучше — еще быстрее, как можешь быстро…
Когда мы приехали в город, у меня закружилась голова. Мною овладело какое-то странное, непонятное состояние, нечто среднее между чувством голода и позывами к рвоте, нечто среднее между страхом и гневом…
На площади мы еще раз собрались все вместе, попрощались. Один из друзей подбросил меня до дома.
Мы расстались. Когда он наконец уехал, у меня неожиданно начали дрожать и подгибаться в коленях ноги. Я оперся рукой о стену и медленно опустился на нижнюю ступеньку лестницы. И только спустя несколько минут я смог нажать кнопку звонка. Он коротко звякнул и тут же затих.
Дверь мне открыла какая-то женщина.
— А где… где мама? — спросил я.
— Дома, — ответила она.
Сверху с лестничной площадки на меня смотрели взволнованные и ласковые глаза сестры.
— У тебя все в порядке? — спросил ее я.
— Да… Все хорошо.
— А мама?.. Как она себя чувствует?
— Ничего. За тебя вот только очень волновалась.
Мама обняла меня, прижала к себе, и мы все засмеялись.
— Ну, как там было? Хорошо? — тихо спросила меня сестра.
И я так же тихо ответил:
— Плохо. Знаешь, это очень медленно проходит, очень медленно…
— Зато теперь оно кончилось… наконец-то кончилось… — сказала она.
Перевод С. Сарычева.
ЧЕЛОВЕК С ОКРАИНЫ
Ага Мохсен, холодный сапожник с проспекта Бисим в районе Неджефабад, двадцати четырех лет от роду, четырнадцать лет трудового стажа, одна нога — кривая, короче другой, был помешан на спорте. Точно, конечно, установить невозможно, но, наверное, по крайней мере девять десятых своего заработка он тратил на спорт. Он посещал все матчи по вольной борьбе, боксу, футболу, тяжелой атлетике и даже по волейболу. Он больше всех хлопал, больше всех потел, больше всех вопил и больше всех — если встреча была международная и иранцы проигрывали — расстраивался: «Выиграли, проклятые! На наших-то управы нет, чтобы заставить их тренироваться, объединить всех… Сообща надо, сообща…»
На велогонке Севера Ага Мохсен был первым, кто увенчал цветами победителя.
Когда закончились Олимпийские игры 1960 года и чемпионы национальной сборной по борьбе со славой вернулись домой, Ага Мохсен ковылял следом за ними, крича: «Иранцы победили! Иранцы победили! Ура, дорогие вы мои, ура-а-а!!!»
Все двенадцать дней проходившего в Иране чемпионата стран Азии по тяжелой атлетике Ага Мохсен неотрывно следил за положением в турнирной таблице чемпионов и призеров, мог точно перечислить шансы каждого из них, не забывая при этом помянуть двенадцать имамов и четырнадцать непорочных[31]. Он, можно сказать, собственными руками ощущал тяжесть штанги, и от напряжения на шее и на лбу у него вздувались жилы.
На встрече между футбольными командами Ирана и Турции он осыпал турок всеми ругательствами, какие только знал и какие успел припомнить за два часа матча. «Бехзади очень самоотверженно играл. А вот Нежад — мяч ведет хорошо, но пасует паршиво. Эх… Будь прокляты эти турки! Все время мяч друг другу передают… Разом, все разом — и атакуют тоже сообща. Наши каждый в отдельности отлично играют, а вот всей командой — не выходит. Уж такой мы народ. Жаль, конечно. Нет в иранской нации единства этого… Во втором тайме наши ребята все время мяч удерживали. Только нервничали сильно… Очень им хотелось забить туркам. Да, жаль, что иранцы всегда врозь! Я сам слыхал, как Бехзади говорил: «Будь я проклят, если еще раз стану играть с этими турками! Они весь спорт просто испохабили!»
После этого матча, когда табло на стадионах на некоторое время перестали показывать успехи иранского спорта, Ага Мохсен укрылся в своей мастерской, оплакивая поражение. Потом он написал письмо министру (копия — премьер-министру, копия — в газеты «Кейхан» и «Этелаат», копия — в Управление физкультуры и спорта): «Увы!.. Этот удар грома поверг нас в отчаяние. Да как же такое возможно?! Что это за срам?.. Почему вы не заботитесь о народе? Опомнитесь, а не то в конце концов…»
В этом была для Ага Мохсена вся жизнь: в мелькании боксерских перчаток, в бицепсах борцов, в рывках тяжелоатлетов. Кривоногий, хромой, он жил подле силачей, которые прекрасно бегали и прыгали, и, кроме спорта, спортивного мира и собственных грез, для него ничего не существовало. Все ребята с проспекта Бисим и соседних улиц знали об этом.
Стены его конурки были сплошь увешаны фотографиями чемпионов. Над головой у него красовалась вставленная в рамку карточка Намджу, справа от нее висел цветной снимок Тахти, слева — портрет Хабиби. Под фотографией Тахти было выведено печатными буквами: «Мужчина среди мужчин, герой среди героев». Надпись под изображением Намджу гласила: «Герой навсегда», а над головой Хабиби было написано: «Память о днях славы».
Кругом теснились другие чемпионы. Запечатленные в момент схватки на ковре, выжимающие вес, поднимающиеся на пьедестал почета, чемпионы с гоночными велосипедами, с букетами цветов, чемпионы, гасящие трудный мяч, чемпионы в броске у ворот… Там даже была карточка брата Зенди, размахивающего флажком на состязании по метанию диска, и фото самого Зенди, в военной форме, с надписью: «Доблестный солдат отечества Зенди», и снимок старшего Багбанбаши на дистанции.
В углу мастерской высилась груда всевозможных спортивных журналов и газет, и, когда работы не было, он снова и снова перелистывал их, перечитывал и
