Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров

– Ну что ты, малыш! – Кириллов прижимает сына к груди, целует в рыжую шёрстку выпуклого лба. – Я никогда и никому не отдам моего… бархатного мальчика!

– Обещаешь?

– Клянусь!

Вот так, милая моя… Подопечный коррекционного интерната школьник Артур Муртян и есть предсказанный Ангельчиком-с-Пальчик Бархатный Агнец – кто бы мог подумать?!

Где-то на другом конце города юрод Лёша Апокалипсис блюёт мелкими гадами в песочницу, а после говорит стоящему поодаль Косте:

– И вышли из меня лягушка, тритон и ящерка. А следом два бледных червя и розовый нежный глист-артист…

– Я заглядывал ему в рот, – кивает Рома с Большой Буквы. – А там склизкое – шипит и квакает! Ахор лахтобъ коохчи мору! Н-н-н-н-н!.. Коохчи нахтара нъхива-а-лъ! Н-н-н-н-н!..

Лёша Апокалипсис утирает блевоту, перемешанную с жабьей икрой, и восклицает на весь двор:

– Так возлюбил диктор мир, что отдал сына своего родимопятного, чтобы всякий, слушающий программу «Время», не погиб, но имел жизнь вечную!..

Рома с Большой Буквы печально нажимает себе на живот, и внутренний бес исторгает наружу:

Расцерко́вленной душою

Пустота озарена!

Здравствуй, новое, большое —

Здравствуй, русский Сатана!

Козьим ликом Бафомета

Изурочена стена,

Всюду знаки и приметы —

Где ты, русский Сатана?!

Словно брызнул освежитель

Или дрогнула струна —

Вопрошает строгий житель:

Скоро ль русский Сатана?!

С хладнокровьем олимпийца

Восклицает из окна

Молодой самоубийца:

– Где же русский Сатана?!

Небеса устали злиться,

Их померкла глубина,

И в притихшую столицу

Входит русский Сатана!

Выглядит кроваво-липкой

Глаз бельмастых пелена.

Вот с торжественной улыбкой

Молвит русский Сатана:

– День погаснет, солнце треснет,

И в сиянии луны

Всё умрёт и всё воскреснет

В русском теле Сатаны!..

Н-н-н-н!..

VII

ДК имени Виленина находится неподалёку от парка – помпезное двухэтажное здание с колоннами. Возвёл Дворец машиностроительный гигант в первое послевоенное десятилетие. Предполагалось, там будут проходить все торжества: главный зрительный зал вмещал в себя до тысячи человек, малый, он же и кинозал, – на двести мест. В своё время на сцене ДК выступили даже Клавдия Шульженко и Леонид Утёсов. Их фотографии среди прочих ударников красуются в заводском музее, который расположился на первом этаже. А повыше – многочисленные кружки́ для детей и взрослых: танцы, рисование, моделирование, иностранные языки. К моменту нашей истории Дворец порядком зачах, кружки́ обезлюдели, и слёт колдунов, пожалуй, самое массовое осеннее мероприятие, кроме празднования 7 Ноября.

Дирекция давно закрыла глаза на перестроечные непотребства, что творятся в запущенных стенах ДК, – лишь бы соблюдались бюрократические формальности. Всех устраивает филькина грамота от Прохорова, состряпанная на «запечатной» (как сказал бы Рома с Большой Буквы) машинке «Ятрань»; дескать, конференция по научному атеизму. Хоть бы на штамп внизу обратили внимание – фиолетовый и размытый, но, если хорошенько присмотреться, можно разглядеть круглый оттиск и внутри контура сидящего под деревом человека, у которого из глаз торчат карандаши!

Заводской дворец прекрасно знаком Сапогову. Все жители окрестных районов хоть раз да посещали кинозал, где кроме советских фильмов частенько крутили добротные иностранные ленты. Андрей Тимофеевич, помнится, смотрел «Фанфан-тюльпан», «Анжелика и король», трилогию о Фантомасе. Я успел глянуть там «Ассу» и «Чёрную розу – эмблему печали», а потом настали лихие девяностые…

Сапогов слегка нервничает перед первым выходом в свет, то бишь тьму. Как примут коллеги, оценят ли его нешуточные успехи? Он даже репетирует заранее возможные сценки.

– Вы уж простите, многоуважаемый Валерьяныч… – манерничает перед зеркалом Сапогов. – Но дать вам подержать пальчик не могу. Передам Сатане лично. Мы с ним так договаривались… Каким образом договаривались?! А в уме! У нас с ним ментальная связь. А сообщения он мне передаёт через сатанограммы. Вот, извольте взглянуть – никаких секретов… – и достаёт заветную бумажную ленточку с текстом «Принят под номером 40/108». – А у вас какой номер, позвольте поинтересоваться?..

Счетовод надеется на триумф. Вот все узнали про палец! Андрея Тимофеевича под аплодисменты просят подняться на сцену. Матёрые колдуны уважительно смотрят ему вслед, ведьмы и прочие ворожеи зыркают из-под ресниц, шлют обворожительные улыбки. А Макаровна, когда Сапогов, раскланиваясь, прошагает мимо, будет хлопать громче других и пихать локтем Гавриловну, чтоб тоже не жалела ладоней…

Так наивно и сладостно фантазирует счетовод. Набрасывает шариковой ручкой с красной пастой бойкие тезисы для будущей речи с трибуны. «Было непросто, товарищи!», «Это не только моя победа! Она наша общая!», «Да здравствует Сатана! Ура!».

Занятие увлекательное, день пролетает как миг. Вот уже и шестой час, пора выдвигаться во Дворец культуры.

Андрей Тимофеевич при полном параде: костюм, серый в полоску галстук; туфли вычищены до зеркального блеска. В стареньком порыжелом портфеле счёты, чекушка с зажигательным гневом и носовой платок с остатками слюны Прохорова – мало ли, вдруг пригодится. От этого хитрющего Валерьяныча и колдунов можно ожидать любого подвоха.

Вечер выдался на редкость тёплый – последний привет увядающего сентября. Сапогову хочется чуть продлить сердечное томление. Он будто предчувствует, что день станет поворотным, необратимым. Поэтому и не торопится в ДК, нарочно идёт не улицей, а дворами и палисадниками, так дольше и тише.

Понятно, с каждым шагом Сапогов всё ближе к Сатане. Ещё какой-то час, и колдуны заключат счетовода в братские объятия, возьмут под белы рученьки, поведут к сатанинским чертогам. Там Андрей Тимофеевич достанет отбитый пальчик, приложит его к царственной кисти. И он, хрупкий, прирастёт. Сатана тотчас откроет дивные очи свои, встанет с ложа, где смертно почивал, улыбнётся, как ночная красавица, поцелует огненными устами Сапогова прямо в бледно-морщинистый лоб. Затем посадит счетовода ошую и молвит:

– Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в Юдоли!..

Своды знакомой подворотни испещрены надписями – труды местного безумца Мити Митяева. Обычно он многократно пишет свою фамилию «Митяев», загадочное «Быть где? Везде!», «Бог Бег», «Избить и Оштрафовать», «Мить-Муть».

Граффити периодически закрашивают вандалы из ЖЭКа, но фразы, как фениксы, благополучно возрождаются поверх аляповатых малярных мазков, напоминающих облака. Пишет Митяев красным печатным шрифтом. Буквы прямы, словно сделаны через трафарет. Никто не видел, как и когда безумец наносит на стены свои ма́ксимы, возможно, это происходит безлунными ночами или же ранним утром, чтоб гарантированно не было свидетелей. Творящего Митяева повстречать не менее сложно, чем снежного человека.

Сапогов привык к надписям, а тут останавливается как громом