Моя королева - Жан-Батист Андреа
Наконец наступил рассвет, и я повернулся к нему лицом. Он был похож на красную воду, поднимавшуюся над горизонтом и стекавшую по одной стороне плато, куда я вот-вот упаду — о чем я, конечно, еще не знал.
Вдруг красный свет стал белым, плато заблестело и превратилось в самое прекрасное место в мире. Огромный валун возвышался над полями, я сел на землю и прислонился к нему, чтобы поспать. Закрывая глаза, я заметил расплывчатый эспарцет с большим пурпурным цветком. Покрытый росой скарабей карабкался вдоль стебля к солнцу.
Животные приветствуют тебя, Божественное Дитя!
Меня разбудило солнце, нажав прямо на веки раскаленными добела пальцами. Я загородился рукой, пытаясь еще поспать. Вокруг царило такое спокойствие, слышно было только растущий из земли воздух, но посреди всей этой тишины проглядывало что-то еще — выточенная ветром скульптура, и я в конце концов открыл глаза.
Сидя на валуне, она смотрела на меня, обняв колени и уткнувшись в них подбородком. Я подскочил, она тоже. Мы пялились друг на друга и не знали, что делать.
— Я думала, ты умер, — в конце концов сказала она.
Ее странный хриплый голос — голос взрослой женщины — никак не вязался с девчачьим телом. Она была такой худенькой, что казалось, ее могло унести порывом ветра — никто и не заметит. Прядь коротких светлых волос падала на лоб, что делало ее похожей на мальчика. Но больше всего меня поразили ее глаза. И я не преувеличиваю, когда говорю «поразили»: я действительно почувствовал удар, потому что в них сверкала ярость, а я ведь ничего не сделал.
Я ответил, что нет, я не умер. Я хотел, чтобы она оставила меня в покое, я в первый раз спал вдалеке от родителей, и нужно было обдумать, каково оно — уверен, это важно. Но она не оставила меня в покое, а посмотрела, нахмурившись, только не так удивленно, как обычно смотрят люди, с которыми я разговариваю впервые. Эта реакция взбесила меня, потому что я никогда раньше с ней не встречался и не люблю ничего нового.
Тогда она назвала свое имя, хотя я не спрашивал. Вивиан. Когда я захотел представиться, она и слова вставить не дала:
— Лицо не болит?
Я прикоснулся к щеке: место, которое я оцарапал о скалу, затвердело, обшарпалось, и там чуть-чуть щипало. Я заворчал. Затем Вивиан показала на куртку — мою красивую желтую куртку с красной надписью на спине:
— Шелл, забавное имя.
И тут она развеселилась. Ее смех звенел свежо и приятно. Но нет, меня звали не Шелл.
— Шелл — это марка бензина, — ответил я.
Но ей было плевать, ей нравилось имя Шелл, любое другое мне бы не подошло, звучало бы некрасиво. Теперь я уже не понимал, как назвать мое настоящее имя.
— Сама ты некрасивая, — сказал я вместо того, чтобы представиться.
В тот момент лучшего ответа у меня не нашлось, и, если честно, этот получился самым подходящим. Настолько остроумным, что Вивиан стиснула зубы и слезла с валуна. Я решил, что она набросится на меня. Конечно, я сильный, но она действительно разозлилась. Я не был уверен в победе. Когда она заговорила, ее голос звучал как ветер.
— Я не разрешала тебе отвечать, — сказала она.
— Я говорю, когда захочу.
— Ненавижу тебя.
— А я тебя.
Казалось, Вивиан задумалась: сначала посмотрела в небо, потом — на землю. Расковыряла носком дырку в земле.
— Чем занимаешься?
Я вдохнул изо всех сил, чтобы казаться важным.
— Иду на войну.
— На какую войну?
Я хихикнул. На какую войну? Она что, телевизор не смотрит?
— Ту, что по телевизору.
— Зачем?
Все эти вопросы утомляли; казалось, она влепила пощечину, хотя не трогала меня.
— Просто так, — ответил я. — Мужчины воюют.
Она плюнула под ноги, что никак не шло ее девчачьему телу, но вязалось с яростью в глазах. Тогда Вивиан снова спросила:
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем тебе быть мужчиной?
Я не знал, что ответить. Но это не смутило Вивиан, и она ответила вместо меня:
— Ты просто упертый имбецил. Вот зачем.
«Упертого» я не знал, но об «имбециле» был наслышан и не любил это слово. Я сжал кулаки.
И тут же увидел, что она испугалась. Раньше я ходил с отцом на охоту, пока сына Мартеля не убили по ошибке: его приняли за кабана, и мать не хотела, чтобы со мной произошло то же самое. Но я помню морду лисы, которую загнали собаки, и у Вивиан было такое же выражение лица. Глупо, но я чуть не расплакался.
— Я тебя ненавижу, — повторила она.
— А я ненавижу тебя еще больше.
Вивиан повернулась ко мне спиной и ушла, а я чуть не вздохнул с облегчением, что больше не придется смотреть ей в глаза. Однако издалека она обернулась:
— Завтра я вернусь.
Я рассмеялся. Иногда люди пугались, слыша мой особый хохот. Что она себе возомнила? Завтра я буду далеко-далеко, по ту сторону плато, может даже уже на войне. Я открыл рот, чтобы сказать что-нибудь гадкое, но сказал:
— Хорошо.
На следующий день она не пришла. Я ждал весь день; если бы у меня были часы, я бы сверялся с ними каждую минуту. Но ничего бы не получилось, потому что я не умею считывать время по циферблату. Стрелки двигаются, когда на них не смотришь, — конечно же, мне это не нравилось. Можете что угодно мне твердить, но это ненормально.
Вот с горой все понятно. Стоит себе на месте, ничего ни у кого не спрашивает, всегда похожа на себя и не превратится в мгновение ока в шоколадный эклер или ключ на восемнадцать, стоит только повернуться спиной. Я любил долину, заправку, плато, потому что они всегда одинаково выглядят. Даже зимой, когда идет снег, их с легкостью узнаешь — они словно переодеваются, но в глубине души я всегда знаю: они все те же. Просто игра такая.
В ожидании я заскучал. На заправке всегда было чем заняться, например поднять какую-нибудь штуковину или отполировать телефон. Затем я мог прилечь и ощупать стальные мускулы под кожей или смотреть на блестящий бакелит — а там и день закончился.
Тут вот,
