Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

Домик в Дахау

Я видел там светлые рощицы белоствольных берез, высокие благоухающие хвоей сосны с рыжими янтарными стволами, обработанные поля, цветущие луга и так далее. Чистые, неторопливо струящие воды речки, тихие дремлющие озера, в которых плещется голубое небо…

Европа!

Климат умеренный, зима мягкая, лето щадящее. Домик в такой местности самое то. Аккуратненький, как на открытке: красная черепичная крыша, небольшие отсвечивающие на солнце окна… Камень к камню, дощечка к дощечке.

В палисадничке розы, на подоконнике еще какая-нибудь элегантная трогательная растительность.

Дороги – блеск! Ровные, гладкие, будто только вчера заасфальтировали. Вообще все вылизано, в лесу палки завалящей не найдешь, так все обихожено. Чистота и порядок. Ordnung, одним словом.

Умеют люди жить. Уважают себя и природу. Славно, славно…

Ненависть слишком сильное чувство, я на такое не способен. Да уже и позади всё, в прошлом. Ко мне не имеет никакого отношения. Прошлое, я имею в виду. Мало ли что бывало в истории человечества, какие непотребства. И что теперь? Не жить вовсе?

Читали. Фильмы смотрели. И все равно остается загадкой: как такое могло случиться? Как вроде бы обычные нормальные люди могли провалиться в такую невообразимую дикость?

Нет ответа. За пределами разума. Вообще всего, что человечество нажило за долгие века. Взяли и порушили, опрокинули, разбили вдребезги. Растоптали. Причем не только тех, кто угодил в эти жернова. Но даже и тех, кого сия участь миновала и кто приходит в этот мир с верой и надеждой.

И ради чего? Ради собственного возвышения. Ради господства над другими. Ради… Мозги, кровью набухшие, набекрень. Всей нацией, всем стадом – за истеричным маньяком с клоунскими усиками. За выродком, возомнившим себя сверхчеловеком.

Нет, сколько ни думай, в голове не умещается. Морок, наваждение, кошмарный сон, массовая шизофрения. Не случайно многие из молодых просто не верят в то, что такое действительно было. Ни документы, ни фото, ни кинокадры не убеждают. Если поверить, то как жить? С этим знанием.

Да так и жить… Я вот живу, и ничего.

Синьор Примо Леви тоже жил, причем там, где родился и куда вернулся после всего пережитого. В том же доме постройки конца идиллического девятнадцатого века, в той же квартире, где и родился шестьдесят семь лет назад.

Турин, Италия, красивый город, благословенное голубое небо, горы, чудный климат, жизнерадостные общительные люди, вьющиеся виноградные лозы и светлый хмель домашнего вина.

Все в итоге у него замечательно устроилось: семья, дети, любимая работа, творчество…

Уж он-то знал не понаслышке, не из книжек и обличительных документов. Сам из чудом выживших. Везунчик, можно сказать. Другие канули (из 650 итальянских евреев в Аусшвице осталось всего двадцать), а ему еще досталось пожить нормально. Кроме своей химии стихи сочинял, писал воспоминания, где описывал пережитое. Свидетельствовал. Спокойно, без гнева и пристрастия, но с сумрачной непримиримостью.

Да, было. И все в этой мясорубке, в этом зверстве участвовали – и палачи, и жертвы. Такая вот чудовищная связка: человек палачествующий, человек страждущий… Не мог освободиться, отрешиться, отпустить. Может, это и сгубило в конце концов.

Вернулся после работы домой, забрал, как обычно, почту у консьержки (всегда много), поднялся на свой этаж, а через считаные минуты безжизненное тело распростерлось внизу, у основания витой лестницы.

Лестничный пролет втянул его, как удав кролика.

Не прошлое ли настигло?

Внезапно, как коварный удар из-за угла. Как выстрел в затылок. Задумался на секунду и понял, что всё, достаточно, нет больше сил… Что-то в нем взорвалось, как взрывается переполненный густой горячей кровью изношенный сосудик в мозгу или в сердце.

Поначалу я тоже думал, что не смогу. Точней, не захочу. Удивлялся, как людям удается там… Ну да, комфортно – магазины, машины, дороги, медицина, экология. Никаких эксцессов, процессов, стрессов. Преступности почти нет. Все отлажено, четко, рационально, мирно. Демократия, правосознание, толерантность…

Другой мир!

Однако…

Представьте себе, к примеру, визит к дантисту – мурашки же по коже! Может, его отец или дед в концлагере золотые коронки вырывал у заключенных. Но даже если так? Сын за отца не отвечает, а внук тем более.

И главное – откуда такая уверенность, что в твоем любезном Отечестве дед или отец дантиста не выбивал зубы на допросе? Не вырывал ногти. Не ломал пальцы. Газовых камер, может, и не было, но и без них погубили людей запредельно. Слова вроде как другие, язык другой, а дела…

Опять вопрос: чувствует ли что-нибудь земля, та самая, которая под ногами, ухоженная, вспаханная заботливыми руками, когда ее устилают человечьим прахом? Когда зарывают в нее гекатомбы убиенных, замученных. Или она безучастна?

Все эти образцовые, можно сказать, поля, луга, леса и перелески, реки и озера… Ведают ли про людское? И есть ли отзвуки в мире духов? Или все это обычные бредни?

Говорят: пепел стучит в крови. А стучит ли? Или все так и растворяется бесследно в воздусях?

Одна знакомая уехала в Гамбург вместе с семьей – с мужем и двумя детьми, мужа пригласили работать, редкий случай, вот уже лет двадцать там, если не больше. Дети шпрехают лучше, чем по-русски. Выучились, работать устроились прилично, по миру ездят. Достаток. Дом – полная чаша, рядом парк и озеро, птички щебечут, травка на газонах аккуратно пострижена, цветочки на подоконниках райские.

В общем, все тип-топ. Время от времени наведываясь в родной город, она звонит мне и расспрашивает про жизнь, про общих знакомых, про то да се. И при этом как-то странно похохатывает, непонятно с чего, спросит что-нибудь и тут же нервно хи-хи…

Ощущение, что с ней не все в порядке. С каждым годом больше. Может, и не связано никак с тем самым, только чудится, однако, что не просто так. Будто ей неловко за саму себя, за то, что она там, за то, что ей хорошо (или не очень?). Про свою жизнь если и говорит, то мало и как-то невнятно, подавай ей нашего, здешнего, остренького, кисленького.

Ну и зачем? Заскучала, что ли?

Что с того, что мои бабушка и тетя погибли не в Дахау и не в Бухенвальде, а в минском гетто. Что им не пришлось пройти через те места массовых истязаний и убийств, а прах их в земле Белоруссии, может, где-то в окрестностях Минска или даже в самом Минске. Теперь об этом никто не скажет, земля умеет хранить молчание. Да и какая, в конце концов, разница? Там ли, здесь ли? Та же