Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

Пока, правда, это только аляповатые, неряшливые бумажки с темным пятном расплывающихся строчек фломастером – дебильные оскорбительные обвинения, гнусь, от которой к горлу удушливо ползет тошнота. Одну прилепили даже на двери в их подъезд.

Разумеется, на это не стоит обращать внимания, недоумков во все времена хватало. Он уже замечает, что успокаивает не столько ее, сколько себя, потому что все равно она не поедет, а он поедет, и жена, и сын, несмотря на то что, конечно же, ничего не случится, точно не случится. Если бы еще не эти навязчивые страхи… откуда-то из подкорки: а вдруг? ну а вдруг?..

– Я за себя не боюсь, – говорит она. – А вы поезжайте, обо мне не думайте.

За себя она, может, и вправду не боится. Отважная женщина – все знают. История про укрощенную ею сорвавшуюся с цепи собаку стала семейной легендой.

Это про нее.

В памяти туманно всплывает ясный летний день, распахнутое окошко, у которого сгрудились несколько женщин, среди них мальчик лет пяти (это он), все напряженно смотрят во двор, где мама (ага, его мама!) в длинном, не по росту, мужском дождевике цвета хаки и высоких черных резиновых сапогах медленно приближается к огромной лохматой кавказской овчарке. Собака грозная, чуть ли не с теленка, мощные грудь и лапы, желтые клыки – с такой шутки плохи.

Как ее звали? Ну да пускай – Рекс.

Вообще-то пес был довольно миролюбивым, обычно лежал или прогуливался возле своей дощатой будки, проржавевшая тяжелая цепь мирно побрякивала, иногда он басовито ухал, если вдруг что-то не нравилось по ту сторону забора, и все в округе знали, что здесь живет Рекс, лучше его не дразнить.

И вот нате вам: Рекс на свободе, на мохнатой шее бесхозно болтается обрывок цепи, все укрылись в доме, потому что пес явно не в настроении и что вдруг взойдет в его собачий ум – неведомо. Хозяев нет, а постояльцы для него кто? Гости, чужаки, одним словом. Была даже выдвинута страшная версия про бешенство, что еще больше взволновало и без того сильно напуганных, внезапно оказавшихся в осаде женщин.

Впрочем, особого страха мальчик не испытывал, собак он любил. Всяких. Но особенно крупных. Эрдельтерьеров, боксеров, овчарок, догов… Рекса, правда, побаивался, но не так чтоб очень, хотя подходить к нему близко не решался. К тому же и запрещено было строго-настрого.

Смотреть же на него нравилось, он усаживался на крылечке и любовался мощным псом, каждое движение которого было исполнено собачьего достоинства и даже величия. Завораживало буквально все: и как тот зевал, щерился, обнажая огромные клыки, чесал за ухом или облизывал лапы, как смачно чавкал, поглощая корм из белого эмалированного тазика, как шумно встряхивался…

Пес тоже на него поглядывал, явно свысока, не принимая, похоже, всерьез, но и не выказывая никакой неприязни.

Тем не менее испуг и взвинченность женщин – бабушки и теток – передались и мальчугану. Вот уж нежданная угроза мирному дачному существованию, вроде как это не тот самый Рекс, к присутствию которого все давно привыкли и под защитой которого чувствовали себя вполне комфортно, даже спокойней, чем если бы его не было.

Что делать, никто не знал.

Тогда мама облачилась в этот хозяйский мешковатый брезентовый дождевик, напялила высокие черные резиновые сапоги, хотя день был сухим и солнечным, и вышла во двор. В комнате царило напряженное молчание.

Рекс же по-прежнему сидел неподалеку от своей будки и, жарко дыша, вывалив толстый красный язык, демонстрировал желтые тигриные клыки. В открытое окно было слышно, как в горле у него глухо клокочет. Рычанием это трудно было назвать – просто низкий прерывистый звук, от которого кровь стыла в жилах. Пугал ли он или просто на волю рвалась его природная свирепость, сказать трудно.

Путаясь в длинных полах шуршащего плаща и спотыкаясь в разбитых, не по размеру сапогах, медленно приближалась к нему мама. Где-то метрах в двух от пристально следящего за ней пса она приостановилась и ласково начала говорить:

– Слушай, Рекс, ты же послушная собака. Зачем ты нас пугаешь? Ты же послушная собака? Ты всегда был послушным псом, все тебя очень любят и ничего плохого никогда тебе не делали. Давай-ка, приятель, я тебя сейчас отведу на место, привяжу, а потом угощу вкусной косточкой, и мы снова станем друзьями. Правда, давай не будем ссориться.

Продолжая скалиться, Рекс чуть склонял голову, как бы вслушиваясь в слова, уши его подрагивали. А мама все приближалась, уже была рядом, уже брала его за ошейник и, усыпляя музыкой ласкового голоса, вела озадаченного пса к будке. Рекс послушно шествовал рядом с ней, и в тот момент было особенно заметно, какой он все-таки громадный.

Но вот – о чудо! – он уже на привязи, а мама, почти неузнаваемая в своем балахоне, победно возвращается в дом, и уже совсем скоро – снова такая же, как всегда, только немного бледная, хотя, возможно, это только теперь, спустя десятилетия, мерещится, что бледная; эпизод маячит перед глазами смутно, как на старой изношенной кинопленке.

Идея уехать куда-нибудь на несколько дней, пока не улягутся страсти и страхи, не так уж глупа, даже если опасения кажутся немного сумасшедшими и похожи на паранойю, на манию преследования. И тем не менее. Конечно, маньяков и дебилов хватает, массовое помутнение душ и мозгов происходит незаметно, но всегда неожиданно, как стихийное бедствие. Хрен знает, от чего это зависит. Может, от положения звезд, магнитных бурь, наступления нового эона или всяких закулисных политических игр (впрочем, без них точно не обходится).

Увы, бывало неоднократно: вчера вроде бы еще вполне нормальные люди вдруг оказывались по разную сторону: одни, наполняясь агрессией, превращались в насильников, другие – в жертв. Жертвы, даже если их немало, как правило, все равно в меньшинстве, разрозненны и уязвимы. А раз ты не уверен, что сможешь противостоять и сопротивляться, то лучше не рисковать, а вовремя исчезнуть, покинуть насиженное место, затеряться в пространстве.

Он знает, что все равно они это сделают, то есть уедут дня на два – на три, а то и на неделю, пока все не уляжется. Но как быть с ней? Не могут же они оставить ее одну.

– Почему нет? Поезжайте! Со мной все будет в порядке.

Завидная невозмутимость. Или это просто равнодушие к уже почти прожитой жизни? А может, все то же бесстрашие, какое она когда-то продемонстрировала с собакой Рексом? Не случайно, наверно, во время войны была переводчицей в разведгруппе, тоже