Это - Фай Гогс
Но иногда грязная, обитая железом дверь заведения Мики оставалась наглухо задраенной для простых смертных. Тридцатого числа каждого месяца немногие избранные играли здесь в покер по правилам безлимитного Техасского холдема – исключительно за наличные и со входным билетом в тридцать пять штук, которые затем обменивались на фишки. И конечно, неприветливая морда Подушки Тони, выглядывающая из обязательного для таких заведений сдвижного окошка, в этот день становилась еще угрюмее и неприветливее.
Вот почему, постучав условным стуком по этому окошку, расположенному на такой высоте, чтобы посетитель сразу уяснил, что его лилипутские деньги здесь готовы принимать только бочонками, я не ожидал, что мне будут здесь рады.
– Чего надо? – злобно поинтересовался Подушка, показавшись в узкой щели.
– Надо быстренько метнуться и позвать Мики, – ответил я не менее злобно.
Окошко с лязгом захлопнулось. Прошло минуты две, прежде чем оно открылось вновь, и я увидел вечно мятую физиономию Мики Бернадески.
– Скользкий! Ты?! – спросил он.
Я точно знал, что Мики стоит на цыпочках.
Его удивление легко можно было понять. Тому, кто уже два месяца как был должен двадцать косых лично Пельменю Блази, передвигаться на своих двоих не полагалось.
– Я. Пельмень здесь?
– Здесь, но…
– Передай ему, что мне надо с ним перетереть.
– Знаешь, Скользкий, я сомневаюсь, что это хорошая…
Я молча распахнул куртку и показал пачку денег, торчавшую из кармана.
– Понял. Обожди.
Окошко снова захлопнулось. Ждал я довольно долго. Наконец, дверь открылась, и Подушка, загородив проем, пробасил:
– Оружие сюда, сам вперед.
Я достал «Беретту» и передал ее со словами:
– Случится с ним что – три таких мне купишь.
Подушка сделал шаг в сторону, и я направился к ожидавшим меня телохранителям Пельменя – Анджело Фоцци и Косолапому Вито. Анджело, как мне показалось, довольно неприязненно ткнул меня лицом в стену и быстро обыскал. Нащупав деньги, он вытащил их и передал Вито.
– Ровно двадцать четыре, с процентами. Можешь не считать. – бросил я через плечо.
И получил в ответ жесткий удар по уху.
– Зря ты так. Ляжешь ведь, – сдавленно прохрипел я, пытаясь восстановить зрение и слух.
Анджело рывком повернул меня лицом к себе и тихо сказал:
– Он хочет с тобой поговорить. А потом ты вернешься сюда, и вот тогда мы поглядим, кто из нас ляжет.
Вито открыл дверь в игровую и прошел веред, и Анджело втолкнул меня внутрь.
– О, да ведь к нам пожаловал Рикки Чепино, собственной персоной! Как выяснилось, дружок, прятаться ты умеешь куда лучше, чем в покер играть!
Произнес это один из шести сидящих за единственным в комнате покерным столом, седовласый мужчина лет шестидесяти пяти. В его наружности больше не было ничего примечательного, если, конечно, не обращать внимания на то, что весил он лишь немногим меньше, чем остальные пятеро, вместе взятые. Это и был Никки «Пельмень» Блази, каппо из самой влиятельной нью-йоркской семьи Дженовезе.
Пельменем его называли абсолютно все, но только если были уверены, что об этом не узнает сам Пельмень. Один журналист, из молодых, с дурацким именем Дэн Смайлис, видимо употребив пару лишних доз свежего воздуха перемен, однажды написал большую статью в журнале «Пипл» под названием «Издыхающая преступность». Разумеется, лишь удивительным совпадением можно было объяснить то, что немедленно вслед за публикацией своей писанины он вверил душу в руки господа, захлебнувшись в детском надувном бассейне прямо у себя во дворе.
После этого случая в нашей среде стало доброй традицией давать прозвище «Издыхающая Преступность» тем, кто, по общему мнению, вскоре должны были присоединиться к старине Дэну для совместного обсуждения вопросов, в которых они ни черта не смыслят. Однако мало кто знал, что истинной причиной преждевременного свидания с Джорджем Флойдом стало его неосмотрительное решение расположить в той статье слова «Пельмень» и «Блази» слишком близко друг от друга.
– Мистер Блази… – начал было я, но тот предостерегающе поднял вверх жирный палец и посмотрел на Косолапого, вошедшего вслед за мной.
– Сколько там, Вито?
– Двадцать четыре, – ответил тот.
Пельмень удовлетворенно кивнул и обратился ко мне:
– Ты же, наверное, и сам понимаешь, мальчик, что великодушие – это недостижимая мечта для людей вроде меня. Ох, как же часто люди в нашем бизнесе принимают великодушие за слабость! Но, так уж вышло, что я близко знал твоего покойного отца. Между нами говоря, в юности мы с ним нема-а-ало покуролесили… Эх, славные были деньки!
Он мечтательно закатил глаза.
– Жаль только, что после этого Фабио пришлось много лет прятаться от федералов, пока он не погиб от рук одной подлой гниды – а все потому, что твой babbo[29] наотрез отказался предать своих друзей! Думаю, что и этот свой талант избегать жестоких и упорных преследователей ты унаследовал именно от него. Так неужели простить – это не самое малое, что я могу сделать для того, в чьих венах течет кровь такого великого человека?
Я слушал его и преданно качал головой, размышляя тем временем о спорной риторической ценности двойных отрицаний, а еще о том, что мне, в отличие от Пельменя, не выпало счастья даже шапочного знакомства с «таким великим человеком». Зато я мельком видел пару его старых газетных фото. «Так неужели обмотать себя полусотней фунтов тринитротолуола и заявиться с горящей свечой на собрание Церкви Эфтаназии – это не самое малое, что я мог сделать, если бы в моих венах обнаружилась хоть унция крови этого говножуя?!» – думал я.
В этот момент Фрэнки Калло, грузный мужчина лет пятидесяти, который с самого моего появления в комнате тщетно пытался вставить слово в явно напряженный телефонный диалог со своим незримым собеседником, шумно встал, подошел к стойке бара и плеснул себе изрядную порцию бурбона. На его шее блестели обнадеживающие капельки пота.
– Мистер Блази – со всем уважением и раскаянием клянусь – такого больше не повторится! Конечно же, отец мне много рассказывал о вас. Можно сказать, я вырос на этих историях! И хотя бы ради памяти о нем, прошу вас, пожалуйста – дайте
