Обагренная кровью - Николай Ильинский

была красивая, — не отнимешь. Но Виктор сторонился ее, отступал, насколько было возможно. Ему казалось, что Катя все видит и осуждает его, а теперь свидетельства Митьки и грубоватые слова Степки коробили его: нет, он не ревновал Зинаиду к председателю — сколько баб, несмотря на то, что они до смерти уморились, пошли бы за ним в темноту! Просто было немножко обидно — сама красивая птичка просилась в его руки… Так оробел же, упустил!.. «А может, и хорошо», — подумал Виктор, вспомнив о Екатерине.

Уборка урожая завершилась в октябре, в этом месяце для старшеклассников начались занятия в школе. Для маленьких открылись классы, как и положено, с первого сентября. Константин Сергеевич писал с фронта редко. Директорские обязанности легли на плечи Антонины Владимировны. В Нагорном побаивались, что она, весьма интеллигентная, порой даже стеснительная женщина, не справится с хулиганистой оравой учеников, однако в школе был полный порядок. Антонину Владимировну уважали и слушались все учащиеся — от первого до десятого классов.

Сначала в старших классах занятия проводились не всегда по расписанию, выбивала из колеи работа в колхозе, и если старшеклассники видели, что во дворе школы с утра стоит председатель, то понимали: занятий не будет. Лишь с наступлением зимы учеба стала регулярной. Поскольку церковь так и не успели разделить внутри на классы, заниматься приходилось в две смены. Старшеклассникам доставалась вторая половина дня, они грызли науку под светом керосиновых коптилок, сделанных из подручного материала своими руками. Катя продолжала регулярно ходить в школу, а Нюрка и Оська почти не появлялись, поговаривали, к большой радости Кати и уверенности и спокойствию Виктора, что у них уже все слажено — не за горами свадьба. Однако все будет зависеть от положения на фронте. Но Антонина Владимировна была неумолима: она считала, что молодые люди, независимо от своего социального положения в обществе, должны получить соответствующее в данном случае среднее образование.

— Колхозник или единоличник — все едино… Все граждане СССР! — убеждала она отца Оськи Свирида Кузьмича, которого в армию не призвали по возрасту.

В ответ Свирид Кузьмич только беспомощно разводил руками:

— Мой Оська уже взрослый, ему и решать, — уклонялся он от прямого ответа, а дома сыну говорил: — Нечего тебе там делать. …Да и власть скоро переменится, сердцем чую… А там видно будет!..

V

Первая военная зима в Нагорном, с ее метелями, высокими сугробами, сильными морозами и с еще более леденящими сообщениями с фронта, тянулась долго и нудно. Лишь одна была отрада — новость о разгроме немцев под Москвой. В сельский клуб привозили даже короткий документальный фильм об этой исторической битве, которая свидетельствовала о том, что фашистов, возомнивших себя непобедимыми и подчинившими почти всю Европу, кроме Англии и нейтральной Швейцарии, можно бить.

— Ну, что, надавали мы им по сопатке, — радовался Степка, просмотрев фильм, и пообещал: — Я обязательно летчиком стану, и я еще посыплю им головы железной манной…

— Ты лучше их сверху балабайкой по калганам — хрясь! — съязвил Тихон.

— Я когда-нибудь тебя этой балабайкой, — рассердился Степка. — Пристал, как репей…

Во второй половине марта снег набух талой водой и в лунные светлые ночи стал голубым; днем, встретив горячие лучи солнца, весело заговорили по пригоркам ручейки. Закурили белым паром проталины, вот-вот прилетят жаворонки и серебряными колокольчиками наполнят воздух. Грачи уже прилетели и, ловко держа в клювах прутики, занялись ремонтом старых гнезд на ветлах. Жить бы да радоваться! Но Татьяне Крайниковой и в бурливые весенние дни было не до радости. Сельсовет уговорил ее исполнять обязанности почтальона в свободное от учебы время — больше некому было. А это означало, что ей почти каждый день приходилось разносить по хатам обжигающие горем и слезами штампованные листочки с одинаковыми страшными словами: «…погиб смертью храбрых».

— Вы знаете, что такое нести в хату похоронку? — жаловалась она, придя после обеда в школу. — За что мне такое наказание? Легче было бы оказаться там, где идут бои, слышать, как свистят пули и рвутся снаряды, чем видеть, как ревут бабы, как плачут дети о погибших отцах, как пожилые мужики прячут глаза, полные слез… Хватит с меня, не буду больше носить почту!..

Так говорила она одноклассникам каждый раз, но председатель сельсовета Василий Степанович Пискунов о ее жалобах и доводах кинуть обязанности почтальона и слушать не хотел. Он был оставлен на работе по брони, чего откровенно стыдился, не выносил взглядов себе вослед, особенно тех женщин, чьи мужья или дети уже полегли на поле брани, и своим положением был крайне недоволен. С просьбой отправить его на фронт не раз обращался в райисполком и райком партии, но устами Жигалкина ему сурово отвечали:

— Знай свое место!.. Иди работай!..

— Мне бабам в глаза глядеть стыдно! — доказывал он. — Смотрят на меня: такой бугай, а штаны протирает в кабинете…

— А ты все же протирай, Василий Степанович, — в отличие от Жигалкина миролюбиво советовал ему Юрий Федорович Морозов, который продолжал возглавлять райком партии. — Не думай, что мне весело здесь сидеть и слушать, что там творится. — Он кивнул на черное ухо радио-точки, висевшей на стене кабинета. — Под Москвой немцев остановили, а они зажали в клещи Ленинград, рвутся на восток по югу страны, уже почти вся Украина в их лапах… Но кормить-то наших солдат должен кто-то или нет? А кто? Мы, конечно. Кстати, те же самые бабы, которым тебе в глаза глядеть стыдно… А ты гляди, гляди, но только сам не заплачь прилюдно, не покажи, что скис, иначе все, крышка!.. Вот такая она, философия на сегодня, Василий Степанович, — с глубокой грустью вздохнул Морозов. — Один непреложный вывод из этой философии — мы и есть на фронте и боль наша нравственная не уступает боли физической… Езжай домой, трудись.

Примерно так отвечал Василий Степанович на просьбу Татьяны снять ее с должности почтальонши. Каждый раз, грозно поругав ее для пущей важности, он вдруг смягчал тон, ласково касаясь рукой ее плеча:

— Крепись, Танюша, кому теперь легко?

А между тем солнце припекало, снег оставался только в ложбинах и то на теневой стороне. Вешние воды, морем стоявшие в низинах на всех лугах, медленно уходили, обнажая черные макушки возвышенных мест, и, вливаясь в переполненные речки и речушки, широко раздвигали берега Дона. Наконец возвратились с юга жаворонки и заполнили синеву небес веселым трезвоном. Важно, словно агрономы, расхаживали по оттаявшему, вспаханному еще осенью участку поля грачи. К старым скворечникам на ветках яблонь, словно к родным