Обагренная кровью - Николай Ильинский

— Ну, да, как это на бумажных «мигах» наши пилоты сбивают стальные хенкели и юнкерсы? Врут фашисты!.. А наши дураки треплются по этому поводу…

Собравшись вечером на улице села и расположившись на сложенных бревнах у ворот одного дома, друзья искренне сокрушались оттого, что не могут по возрасту идти на фронт, что обязаны работать в колхозе под строгим обещанием начальства наказать тех, кто вздумает бежать с трудового фронта.

— Вот закончу десятый класс, обязательно пойду в летчики, — горячился Степка. — Никакими цепями не удержат!

— И будешь немецких асов своей балабайкой сшибать, — съязвил Тихон, вызвав дружный смех товарищей.

Степка надул губы и замолчал, шумно и сердито сопя.

— Да не обижайся, Степашка, — успокоил его Виктор. — Сам знаешь, у Тишки башка варит только по выходным дням, а в будни он подкалывает. … Только как учиться будем? — глубоко и печально вздохнул он. — Константина Сергеевича тоже призвали в армию… Говорят, пошел комиссаром в какую-то военную часть…

— Антонина Владимировна, жена его, теперь директор школы, — сказал Митька и оптимистически добавил: — Так что учиться будем!..

А среди стариков, просто пожилых мужиков и баб, усевшихся, словно квохтухи, на завалинке хаты деда Фильки, перед которой был плотно вытоптан пятачок от повседневных посиделок старших, а в летние теплые вечера от ребят и девушек, под Митькину гармошку дробно отбивавших каблучками пляски, вела, как с уважением и признательностью говорили в селе, свою разъяснительную работу Аннушка, которую называли в Нагорном не иначе как «Наше информбюро».

— Я еще тогда заметила, — вспоминала Анна, — когда возвращалась из этой Грузии… с нашими девками, что у нас не так все делается…

— А как же? — Дед Филька приложил ладонь к правому уху — к левому прикладывать было бесполезно, ибо в нем крепко-накрепко сидела пробка старческой глухоты. — Расскажи-ка? Охотно послухаю…

— Что рассказывать! — глубоко вздохнула Анна. — Едем, а в вагоне — чистота необыкновенная, а вагоны-то с иголочки, зеркала над сиденьями — глядись, сколько хочется, сиденья-то кожаные, мягкие, не то, что наши кровати с матрацами, набитыми соломой…

— А в соломе мыши проклятые шебуршат… Фу! — сплюнула одна бабка.

— И что ж тут зазорного, что вагоны чистые, а? — не унимался дед.

— Да уж коли вагон, то нехай он будет на вагон похож, — поддержал деда Фильку Афанасий Фомич, поглаживая свою бороду.

— Да не в том дело, дядя Афанасий, — горячилась Анна. — Мы бы и в вагоне без окошек доехали, не барыни какие-нибудь, лучше бы за энти деньги побольше винтовок наделали, да самолетов покрепче… Из железа, а не из картонки… Говорили же, война близко, вот-вот начнется… Самолетов бы… — Лицо ее озарилось, глаза засверкали. — Таких, на каких летал сам Чкалов!

— Так то ж Чкалов! — Афанасий Фомич нервно поскреб пятерней под окладистой с проседью бородой. — Таких самолетов много не настроишь, время надо… А Чкалов — молодец, весь в меня…

На завалинке дружно рассмеялись: хвастун Афанасий!

— А чего, — не сдавался тот, — я тоже в японскую ничего и никого не боялся… Как я гонял китайцев с косичками на затылке? Разбегались, как зайцы от охотника!.. И с японцами не церемонился…

— А кто ж Артуров порт и кому отдал в ту войну, а? — проявил свою осведомленность дед Филька. — Ежели ты их гонял, этих японцев? — дед много знал не потому, что был начитанным, а потому, что его завалинка и пятачок летом, а хата зимой, куда сходились на посиделки поболтать, поиграть в карты и просто семечки пощелкать, являлись хорошим источником самой различной информации.

— Не я порт сдавал. — Афанасий Фомич отмахнулся от деда Фильки, как от назойливой мухи.

— А кто ж тады?

— А энтот… генерал, как его… Ну, птица еще такая есть, больше воробья, но меньше курицы, вроде цесарки… Как ее называют? Серая такая… Зимой от нас не улетает…

— Куропатка, — подсказала одна баба.

— Вот, вот! — обрадовался Афанасий Фомич. — Генерал Куропаткин!.. Вот его, Филька, и ругай…

— А наш Саша пишет, — сплюнув шелуху от семечек под ноги, Анисья Никоновна вдруг перевела беседу на другую тему: — У него усе груди блестят… Вот так. — Она сделала рукой у своей груди круг.

— Это отчего же? — опять же первым поинтересовался недоверчивый дед Филька.

— Да, почему?

— Усе груди блестят?!

— Чудно! — послышались недоверчивые голоса.

— Медалю ему такую дали, — грустно вздохнула Анисья Никоновна, словно речь шла не о награде, а о наказании.

— За смелость и находчивость! — уточнил Афанасий Фомич. — Медаль так и называется — «За отвагу»! — Он поднял вверх палец, дескать, знай наших! — Пишет Сашка, что под Могилевом воюет, там он и медаль заслужил, а за что, видно, в письме писать не дозволено — секрет!.. Но умные люди казали, что такую медаль за просто не дают, ее, стало быть, заслужи сперва!..

Виктор старался не показывать друзьям, что очень гордится братом, зато те говорили о медали Александра много и шумно. Поэтому иной раз Виктору казалось, что не Александр, а он сам является носителем боевой награды, что он и есть тот самый герой войны, о славе которого мечтают не только ровесники, но и вообще все подростки села.

Всю вторую половину военного лета молодежь не знала отдыха. Забота об уборке хлеба в колхозе наравне с пожилыми мужчинами да женщинами легла на еще не окрепшие плечи не только девятиклассников, но и учащихся более младших классов.

Еще в гражданскую потерявший левую руку новый председатель колхоза Прокофий Дорофеевич Конюхов, сменивший по решению райкома партии умершего Лыкова, казалось, никогда не спал. Ни свет, ни заря он уже бегал по селу, громко стуча в окна, будил людей, сам, не доверяя женщинам-бригадирам, раздавал наряды на все виды работ. Часто сердился, смачно ругался и даже, хватая одной рукой ведро с водой, заливал горящую печь какой-нибудь нерасторопной бабы, если та, тоже страшно устававшая за день, просыпала и не успевала вовремя подготовить завтрак.

— А что ж мне теперя снедать? — сокрушалась Зинаида Званцова, когда пылающие поленья в русской печи были залиты и лишь густо дымились. — Тебя, что ли, врага этакого, глодать? Изверг, сатана, кобель однорукий!..

— А где ты, Зинаида, видела кобеля с руками? — угрюмо шутил председатель и назидательно добавлял: — Милушка, нельзя опаздывать в поле, понимаешь? Нельзя, не то время… Убрать хлеб — вот сегодня раскаленный гвоздь дня!.. — И уже мягче: — После войны выспишься…

— Жди с моря погоды!.. — кокетничала Зинаида, умывая лицо над большой миской с водой. — Пришел бы да и помог мне ночь провести, небось, и я бы не проспала…

— Милушка! — взмолился председатель. — О мужике