Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая
Отругал, что она приехала.
– В вечер! Скоро же стемнеет! Да и какая была в этом надобность, Лиз? Доктор сказал, что все нормально, ничего страшного, жить буду!
Есть не хотел, но съел ватрушку, которой угостил Сан Саныч. Выпил чаю.
– Я здесь, видимо, пациент привилегированный, блатной? Денег дала? Признавайся!
Лиза покачала головой.
– Никаких денег, Гер. Честное слово. Профессиональная этика, мы же коллеги. Да и мужик он, кажется, замечательный. Мы отблагодарим! Подумаем как. Но точно не деньгами, обидится. Да и не Москва это, Герочка, здесь другие люди.
– Идеалистка, – хмыкнул муж, – деньги есть деньги. Ладно, подумаем. И кстати, Лизочек! Ты когда меня, ну, того? Забираешь? Я ведь и сам могу. Так что подумай.
– Гер, – сказала она, – все не так просто. Ты мне поверь. Как врачу поверь. Тебе, милый, придется еще полежать. И не протестуй! Приступ был серьезный, это сердце. И вообще, Гера! Здесь решаешь не ты!
Сан Саныч из больницы ее выгонял.
– Нечего здесь торчать, дорогая коллега! Привезла бульон – все, свободна. Езжай к внуку и копай огород!
– Огород, – смеялась Лиза. – Я и огород! И как вы это себе представляете?
Гера не знал, что она приезжает на машине. Узнал бы – второй приступ был бы неминуем. Да он и не спрашивал, есть же автобус, маршрутка, в конце концов. Ему бы и в голову не пришло, что его трусливая Лиза села за руль!
Спать он стал меньше и попросил подвинуть кровать ближе к окну. Так и смотрел в окно на скромный заоконный пейзажик. На потертые двухэтажные барачного типа дома, на проходящих прохожих, одетых серо и скучно, под стать окружающему пространству. На редкие проезжающие машины, в основном старенькие грузовички, «жигули» с подбитыми «глазами» или москвичонки. На велосипедистов и мамочек с колясками.
– Тоскливо, – вздыхал он. – И все-таки жизнь!
Выписка была назначена на завтра.
Накануне растерянная Лиза, страшно смущаясь и краснея, занесла в кабинет Сан Саныча пакет. В пакете была бутылка армянского коньяка, большая коробка шоколадных конфет и мужское кожаное портмоне. Правда, зачем Санычу портмоне, Лиза не знала. Глупо, но дареному, как говорится, коню…
Сан Саныч сидел за столом и что-то писал.
– Взятку притащила? – кивнув на пакет, усмехнулся доктор.
Лиза беспомощно развела руками.
– Ну давай, чего уж. Чай будешь?
Лиза кивнула. Позавтракать она не успела, торопилась за презентами.
Саныч закончил с бумагами, заварил свой травяной ароматный чай, достал бутерброды и пирожки, собранные заботливой женой, и они сели чаевничать.
Тогда он и рассказал ей о себе. И, признаться, Лиза была потрясена.
Когда-то Александр Александрович Будкевич был коренным москвичом. Богатая купеческая семья жила в трехэтажном доме на Моховой. Недалеко был и дедов завод по обработке мехов. В восемнадцатом году завод отобрали. Большая половина семьи успела уехать, но, увы, не все: в России осталась будущая мать Александра Александровича и ее больная сестра.
В особняке, который еще недавно был родным, сестрам выделили восьмиметровую комнатку – прежде там жила горничная. Новые соседи издевались над девушками как могли: плевали в спину, оскорбляли, не пускали на общую кухню и в ванную. Тогда восьмиметровку «украсили» керогазом и рукомойником.
– Слава богу, что папа не дожил до всего этого ужаса, – приговаривала старшая дочь, искренне считая, что отцу повезло.
Несколько лет спустя красавица Катенька вышла замуж за хорошего скромного парня. Теперь в комнатке жили втроем. А вскоре родился сын – Саша, Шурчонок. Александр Александрович. Стало совсем тесно, но все были счастливы.
Все бы ничего, приспособились, – но в сороковом молодого отца посадили. Писем от мужа не было, сведения давали невнятные, но Катенька продолжала носить передачи.
Катенька занималась ребенком и хозяйством. Слабая и болезненная, вечно плачущая, тревожная, даже во двор с сыном Катенька выходила после наступления сумерек. Боялась всего: соседей, милиционеров, военных, а еще больше – новой власти.
Когда Шурчонку было около восьми, мама Катенька пропала.
Тело нашли месяц спустя и очень далеко от Москвы – синее, распухшее. Катенька была неузнаваема, как все утопленники.
– Утопилася, – со смаком повторяли соседки. – А то! С белых хлебов-шелков да в каморку!
Никто и не думал сочувствовать.
Потом умерла и тетка. А еще через какое-то время неожиданно вернулся отец Шурчонка: тощий, беззубый, но живой.
Через два года отец привел в дом женщину, Зою Никитичну – так она просила ее называть.
Она не была ни злой, ни доброй. Она была никакой. Мальчика замечать не желала, разговоров с ним не вела, вечно была хмурой и озабоченной. Зато соседи притихли: Зою Никитичну боялись. Еще бы – она работала в жилконторе.
Шурчонок сбегал много раз.
Пробирался в поезда, ночевал в лесу, в заброшенных деревенских домах или на разбитых фермах. Голодал, приворовывал, прятался от милиционеров. Ловили. Ловили и возвращали.
В восьмом классе мачеха устроила Шурчонка в интернат.
– Или туда – или в тюрьму! – спокойно сказала она. – Выбирай.
Отец отводил глаза и с женой не связывался.
В интернате было неожиданно хорошо: кормили, одевали, учили. Была и библиотека, из которой Шурчонок – теперь уже Саша Будкевич – не вылезал.
В интернате он впервые почувствовал тягу к знаниям и вошел во вкус. Легко поступил в медицинский, поняв, что это и есть дело всей его жизни. Жил в общежитии, подрабатывал в больнице санитаром. На третьем курсе стало понятно, что парень упертый, а главное – талантливый. Золотые руки, светлая голова, исключительное врачебное чутье. Ему прочили большое будущее, и даже опытные преподаватели звали студента Будкевича на консультации для постановки диагноза.
На пятом курсе Саша Будкевич женился, да по огромной любви. Наташа была чудом, девочкой-солнцем. Покладистая, умненькая, усидчивая, хорошенькая… Вместе были – не пара, а загляденье.
Закончили институт, распределились. Получили комнату от больницы. Счастье. С доктором Будкевичем не просто считались – его уважали, ценили и очень любили. Шутник и остроумец, скромняга и большой талант. Саша, Александр Александрович, пошел в сосудистую хирургию.
В первый же год он ассистировал на операциях светилам, а еще через три начал оперировать сам. Сосудистые хирурги – отдельная, привилегированная каста. И все было прекрасно. Зарплаты хватало, дома ждала любимая жена, работу свою Саша обожал – в общем, жизнь была прекрасна, ей-богу! Даже отдельную квартиру обещали.
А потом родилась дочка, Светланочка. Вылитая мать – беленькая, нежная, синеглазая. Куколка, а не девочка. Счастье…
Счастье закончилось через полгода, когда Саша – Сан Саныч, как его теперь называли, – понял, что с дочкой что-то не так. И взгляд синих глазок не фокусируется, и вообще он какой-то бессмысленный… И ручки
