Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая
Конечно, все бывает: детки порой отстают в развитии, но потом даже перегоняют сверстников! Поняли, что надо стараться и помогать. Массажисты, водные процедуры, гимнастика…
И ничего. Ничего у них с женой не получилось. Диагноз поставил светило психиатрии – немолодой тучный Лев Львович, к которому и привезли двухлетнюю Светочку.
Доктор долго не хотел озвучивать диагноз.
– Коллега, вам это надо? Ну… – тянул он, отводя глаза. – Задержка умственного развития, эмоциональные отклонения, и так далее, уважаемый. Кстати, как у вас с семейной историей?
И доктор Будкевич вспомнил самоубийство матери.
Заключение заключением, безусловно, рекомендации и твердое понимание, как теперь жить.
– А жить, коллега, придется непросто…
– Имбецильность? – тихо переспросил Сан Саныч.
Профессор развел руками.
– Ну, это будет понятно лет с пяти. А потом, – он тяжело вздохнул, – какая разница, как это называется?
Но Сан Саныч настаивал на заключении.
– Как пожелаете, – и Лев Львович принялся что-то писать.
Когда Сан Саныч взял в руки бумагу, он окаменел.
«Предположительно олигофрения».
Профессор извинительно развел руками: дескать, сами настояли!
Все летело в тартарары. Прекрасная жизнь, большая любовь, горячие ночные объятия, нежность, слова… Работа, ожидание новой квартиры – все перечеркивалось одним словом: олигофрения.
Их дочь, их беленькая синеглазая Светочка, была олигофреном.
Она вряд ли сможет ходить, самостоятельно есть, читать книжки, учиться, общаться с людьми.
И доктор Будкевич начал пить. Сначала по вечерам и выходным, по чуть-чуть, понемножку. Пару рюмок водки или поднесенного кем-то коньяка. Потом больше, глубже, темнее. Начались запои.
Наташа постарела, помертвела, замолчала. Даже мужа не упрекала – ей было все равно. Жизнь не изменилась – жизнь просто закончилась.
Теща, Наташина мать, видя мучения дочери, а главное – безысходность, уговаривала ее отдать девочку в спецучереждение.
– Вы молодые, – монотонно повторяла теща, – еще родите. Здорового, а не придурка, на кой вам придурок?
Как это страшно звучало – спецучереждение!
И однажды, глядя на пьяного растерзанного мужа, на дочку, пускающую пузыри и не узнающую никого, она согласилась.
Поехали куда-то за город. Два часа в холодной электричке – название станции Наташа не помнила. Она вообще мало что понимала, всем руководила мать. Минут двадцать шли пешком. Пели птицы, зеленел и гудел лес, пахло нагретой травой и земляникой. Пробежали какие-то дети – громкие, радостные, здоровые.
И тут они увидели это самое спецучереждение: трехэтажный деревянный дом с решетками на окнах.
Зашли. Их провели в палату, где жили дети. Через минуту Наташа выскочила из палаты и бросилась на улицу. Сначала ее вырвало, просто вывернуло наизнанку. Потом она упала на землю и завыла. Страшно завыла, по-волчьи, так, что подоспевшая мать испугалась.
– Никогда, – рычала Наташа, – никогда, слышишь? Я тебя ненавижу!
Потом она встала, спокойно отряхнула платье и колени, вытряхнула из туфель набившийся песок и пошла к электричке.
Мать догнала ее, громко кричала, просила прощения, но дочь не реагировала.
Через несколько лет Наташа простила мать. Наконец-то допустила до дома.
Та, обычно громкая и раскатистая, зашла бочком: тихая, прибитая, с нервно дрожащими в неестественной улыбке губами.
Наташа кормила дочку. Девочка была прехорошенькой.
Доктора Будкевича, подававшего большие надежды и превратившегося в заядлого пьяницу, с работы уволили. Помня его талант, уволили не по статье, благородно предложили написать заявление. Он написал. А как жить дальше, не знал. Не понимал.
Напиться и броситься в реку, как когда-то сделала его несчастная мать? А что, выход. Но как он оставит Наташу? И дочку, такую хорошенькую, такую беспомощную? Ну нет, не пойдет. Так он не сделает.
Но надо было что-то менять.
Уехать в другой город, в провинцию, где его опыт и знания точно оценят? Сан Саныч сидел над картой и отмечал города. Большие не пойдут: Светочке нужны воздух и тишина, и еще первый этаж, обязательно первый, потому что с коляской…
А если поселок? Недалеко, с тем, чтобы в любой момент доехать до Москвы, ну мало ли?
Поселок нашелся. Когда-то у тещи в Архангельском жила родня – дед с бабкой, от которых остался крепкий рубленый дом.
Поехали с тещей. Дом еле нашли: заброшенный, с разросшимся старым садом, заросшей тропинкой. С трудом открыли разбухшую толстую покосившуюся дверь.
Крепкие, темные от времени бревна, здоровенная осыпавшаяся печь, деревянные полы из широких, даже не скрипнувших досок. Кровати с металлическими спинками, огромный дубовый стол на слоновьих ногах. В шкафах – кастрюли с помятыми боками, закопченный алюминиевый чайник. У печки – объеденные мышами черные валенки, чугуны, кочерга и ведро, полное золы.
Три комнаты, из которых одна была общей (зал, как сказала теща). Запах затхлости, сырости, нежилья. Ватные одеяла с клочьями ваты, подушки, загаженные мышами…
Но Сан Саныч как-то сразу увидел другое – крепкие стены и полы, отличную печь и не по-деревенски большие окна.
Будкевич вышел на улицу. Старые, кривые от времени яблони тянули к нему ветви, как нищенки. Сырая влажная земля пахла жизнью, а на деревьях набухли острые липкие почки.
На краю участка притулился сарай, где ржавели грабли, лопаты и плесневели корзины. За покосившимся, черным от времени и дождей забором лежало необъятное поле. За полем был лес – густой, темный, страшноватый и сказочный. Но справа, почти сразу за повалившимся забором, стояла прозрачная, светло-кружевная березовая рощица.
Теща вздохнула.
– Дед сажал. В лес мы боялись ходить: темно, страшно, а в березняке играли. Шалаши строили, костерки жгли… Детство. Больше такого счастья не помню…
У Сан Саныча перехватило дыхание. Крыльцо низкое, в две ступени, как будто специально для дочки. А если сделать салазки…
Под яблоней поставить кровать, а у крыльца посадить цветы – флоксы, душистый табак (неказистый, но запах, запах!), у забора воткнуть ландыши, вон их сколько у леса, вдруг приживутся? И обязательно клубнику, весь огород засеять клубникой, Наташа так ее любит…
Дом. Ведь он отличный и все еще крепкий, этот темный заброшенный дом. Такой еще сто лет простоит, строили на века, для потомков. Настоящий семейный дом, точнее, гнездо.
В большой комнате можно сделать камин, это несложно, главное, найти приличного печника. Вокруг камина поставить кресла – глубокие, удобные, обязательно с подлокотниками. Поодаль стол, тот самый, дубовый, на слоновьих ногах. Ошкурить, покрыть лаком, застелить полотняной скатертью… На окна – льняные шторы: серые, некрашеные, настоящего плотного льна. И свет, свет – это главное, тут надо подумать. Что-то необычное, весомое – дерево, металл…
Сан Саныч так ярко и явственно все это видел, что сам удивился своим неожиданным способностям. Дом, участок,
