Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский
Во всем этом и впрямь было что-то магическое: он не только побеждал энтропию – он побеждал хаос. За это время ему стало заметно спокойней: мало ли что где происходило, он не имел к этому отношения, тьма ходила где-то в стороне и сюда не достигала, как бывает в грозовую погоду: сизые тучи вдалеке сливаются в единый массив свинцового темного неба, гремит почти рядом, молнии сверкают, а между тем, погремев и посверкав, уронив пару крупных холодных капель дождя, вся эта грозная масса под сильными порывами ветра уползает в сторону, открывая чистое голубое небо.
Однажды сынишка Шурик, остановившись перед домом, сказал:
– А еще здесь можно нарисовать какие-нибудь красивые цветы. Помнишь, как у дедушки на даче?
У родителей жены на даче домик когда-то был разрисован ее отцом. Правда, цветами назвать это было трудно: просто разными красками нанесены цветные пятна, которые вполне могли восприниматься и как цветы. Красить весь домик тестю не хотелось, да и старая еще неплохо держалась, но он решил все-таки немного оживить. И, надо признать, получилось довольно весело. Не случайно Шурик неожиданно вспомнил.
С тестем они не сходились по многим вопросам. Причем довольно резко. Жена же больше солидаризировалась с отцом, так что в их семье некоторые темы старались не затрагивать. Собственно, потому он и предпочел снять на лето дачу отдельно, хотя родственники приглашали к себе.
Он наотрез отказался. Если жена хочет, то может с детьми пожить у своих родителей, но только без него. Выслушивать каждый день от тестя всякую бредятину и отмалчиваться вряд ли бы получилось. Жена, поколебавшись и подискутировав, выбрала все-таки его, потому что поняла, чем это все может закончиться. А поскольку он был непреклонен и не шел ни на какие компромиссы, то она мудро решила не обострять.
Родители жены пообижались, но в конце концов смирились, сообразив, что в противном случае отношения могли напрочь испортиться, вплоть до разрыва. Этого ни они, ни он, а тем более жена, конечно, не хотели. Так что можно было ограничиться кратковременными визитами, а можно и вообще какое-то время не контактировать, ничего страшного. Детям здесь нравилось, им с женой тоже, плата небольшая: привыкли, обжились, природа прекрасная, соседи тихие, интеллигентные, чего больше?
А теперь вот и дом празднично белел.
– Цветы, говоришь, нарисовать? – сказал он, сразу подумав, что тогда уже дом точно не будет белым, как теперь, и вообще непонятно, что из этого получится. Но и отказывать Шурику не хотелось, почему, собственно, нет? Вот и четырехлетняя Дуняша, услышав, радостно захлопала ладошками: цветы, цветы!
Он же не поленился, съездил в хозяйственный, купил колер. Разлив в маленькие банки остатки белой краски, подмешал туда желтый, красный, голубой. Шурику была вручена небольшая кисточка, и тот, облачившись в старую дырявую футболку, сначала неуверенно, потом смелей и смелей макал в разные баночки и рисовал по новой белой покраске кружочки, расплывавшиеся в цветные пятна. Один цвет соединялся с другим, и действительно, если отойти подальше, становилось похоже на цветы. Немного аляповато, но в целом забавно.
Шурику понравилось, дочери тоже, тем более что ей тоже дали попробовать помазюкать. Жена оценила их коллективное творчество положительно. Хоть какое-то разнообразие…
Так они экспериментировали еще пару дней, разрисовывая и остальные стены дома яркими цветными пятнами. Отец, сын и дочь творили вместе, иногда он чуть подправлял их мазки, если это можно было так назвать, кое-где добавлял краски, кое-где улучшал овал или кружок, пририсовывал лепесток или изменял общую конфигурацию. Что-то в этом было.
В конце концов белый цвет – не абсолют, другие цвета вид не портили. И не было ощущения, что напрасно. В их размалевках как бы проявлялось разнообразие жизни, ее красочность.
Потом Шурику и Дуняше малевание надоело, и каждый занялся своими делами. Шурик с сестрой подолгу проводили время на детской площадке, играя со сверстниками, он у компьютера, потому что немного подзапустил работу и теперь пытался наверстывать.
Иногда вместе ходили в поле и в лес, искали грибы и чернику, словом, жили обычной дачной жизнью, немного расслабленной и в то же время вполне – у него во всяком случае – сосредоточенной. А что где-то там продолжалось и продолжалось, об этом не хотелось думать. Если не следить за новостями, то и ничего, жить можно.
Тьма клубилась где-то на востоке и на юге, далеко от них, но, когда небо заполняли похожие на дым низкие тучи, сразу становилось довольно темно и беспокойно.
Однако дом их все равно белел, несмотря ни на что.
И все бы замечательно, если бы в одно из солнечных утр, выйдя из дома и привычно окинув его взглядом, чтобы лишний раз порадоваться завершенной работе, он не обнаружил черного цвета загогулину, отдаленно похожую на свастику. Она начиналась на высоте полутора метров и заканчивалась почти в самом низу. Намалевана она была довольно жирно, неровно, видно было, что чертивший спешил и нервничал, края были рваные. Но результат налицо – стена испорчена.
Ожог, причем ожог, отозвавшийся в самой глубине его естества. Почти физически ощутил он боль от него, как будто прикоснулся обнаженной рукой к живому пламени.
Он вернулся в дом, прошел в комнатку, где спали дети. Сынишка лежал свернувшись калачиком, подложив сложенные ладошки под щеку, и тихо посапывал. С неопределенным чувством он некоторое время смотрел на спящего, потом спохватился, что такой внимательный взгляд может нарушить самый сладкий утренний сон мальчика, и сразу вышел.
Он даже не стал переодеваться в рабочую одежду, покрытую засохшими брызгами белой краски, а достал из сарая бутылку с растворителем, банку с оставшейся краской, кисточку и сразу взялся за работу.
Черная краска еще не успела глубоко впитаться, срастись с материалом, растворитель с ней неплохо справлялся, хотя и оставались темные разводы, похожие на падающую тень.
Тщательно размешав белую краску, он обмакнул валик и прошелся по тени сначала по горизонтали, потом по вертикали, а затем стал покрывать всю стену, стараясь равномерно распределять краску и, соответственно, цвет.
Вставало солнце, все быстро подсыхало, так что можно было не ждать долго – он торопился. Когда дети проснутся, то не должны увидеть эту изогнувшуюся, как кобра для броска, загогулину.
Через полчаса все вернулось в прежнее состояние, так что даже очень придирчивый взгляд не смог бы обнаружить следов вторжения.
Он отошел от дома и
