Несбывшаяся жизнь. Книга первая - Мария Метлицкая
– Это мои, – сразу прикарманила их Анюта.
У нее появилось новое увлечение – пуговицы.
Лиза развлекалась вовсю. То она терпеливо пришивала кружево к манжетам новой блузки, то шила жабо из капроновой ленты. То меняла пуговицы на теплом платье, то пришивала атласную ленту на воротник летнего…
Мария мерила обновки, спорила и соглашалась. Что-то переделывали, что-то беспощадно срывали, что-то добавляли.
В эти минуты Лизе показалось, что они семья – наконец-то семья, настоящая, желанная, выстраданная, – такая, какой у нее никогда не было. Самые близкие люди: три поколения.
Но все было не так… Вернее, не совсем так.
Мать была не совсем матерью – по меньшей мере, не той, о которой мечтает каждый ребенок. Да и мамой ее никто не называл… Не могла этого Лиза. Обходилась местоимениями: «ты будешь», «тебе дать», «ты пойдешь»… Ну или по имени – Мария. Лиза спотыкалась, но произносила…
И дочка была – не дочкой. Вернее, не совсем дочкой. Не ее она была, не Лизина. Нет, ее, конечно, но…
О господи! Как это все было сложно! Ее – и точка. Дочка была точно ее.
* * *
Ехали нагруженные: вещей набралось много. На жару, на холод, на дожди, на купание… Резиновые сапоги, босоножки, шлепанцы. Полотенца, халаты, белье. Бигуди – держать новую прическу Марии. Косметика – так, на всякий случай: ни Лиза, ни Мария ею почти не пользовались. Книжки, свежие журналы. Нитки и спицы – Мария собралась научиться у подруги вязанию. Та была мастерицей.
Ну и, конечно, подарки – московские конфеты, кофе, шпроты, колбаса. Польские духи, ленинградская тушь, кожаные перчатки.
– Люсинда модница, – повторяла Мария. – Точно обрадуется.
– Ба! – тут же встревала Анюта. – Ты теперь тоже модница!
Мария махнула рукой:
– Была когда-то. В другой, Аня, жизни…
Лиза смотрела в окно и думала: что их ждет в этом неизвестном волжском городке? Повезет ли с погодой? Удастся ли отпуск?
Правильное ли она приняла решение, согласившись на неведомый Плес?
Надо надеяться на лучшее…
Но почему-то было тревожно.
9
Люсинда оказалась молодящейся дамой с высоким рыжим начесом, перехваченным мятой ядовито-зеленой лентой. Глаза, удлиненные кривоватыми жирными стрелками, были живыми и яркими. Красиво очерченный рот накрашен алой помадой.
«Смелая женщина, – подумала Лиза. – А ведь ей хорошо за шестьдесят».
Высокая и худая, Люсинда была одета в пестрый сарафан на тонких бретельках, сползавших с острых загорелых плеч. В ушах колыхались длинные пластмассовые, купленные в табачном ларьке артельные клипсы. На жилистой шее – такие же бусы, на узком запястье – браслет. А на пальцах, вперемежку с копеечными пластиковыми безделушками, сияло кольцо.
Кольцо было явно старинным. Корону многочисленных мелких камешков венчал крупный – даже огромный – царь-камень, который опалял и бил в глаза нестерпимо яркими слепящими брызгами.
Ногти у Люсинды были длинными, острыми, накрашенными местами стертым, но – оранжевым лаком. Руки, как и бывает, выдавали в ней женщину деревенскую: сад-огород, прополка-поливка, лопата да грабли… Земля, словом.
Яркая, словом, бабушка. Не бабка – огонь!
Обнявшись, Люсинда и Мария всплакнули – и принялись внимательно рассматривать друг друга.
– А ты хорошо выглядишь, Маша! – придирчиво оглядев подругу, сказала Люсинда. – И прическа, и все остальное… Прямо стала настоящей столичной дамочкой.
И с плохо скрываемым осуждением добавила:
– А говорила: «В Москву ни за что!»
– Мало ли что я говорила, – пожала Мария плечами. – А внучка и дочка – каковы? Кстати, это они меня нарядили! – похвасталась она. – Я-то сама давно на себя наплевала…
– Счастливая! – хлюпнула носом Люсинда. – У тебя девочки! Это я одна, как…
Не подобрав приличного эпитета, Люсинда всхлипнула и махнула рукой.
– Ну, уж как есть. Кому какая судьба… Зато я свободная, как Куба! – Она засмеялась, обнажив два металлических зуба. – И нет надо мной начальников!
Подхватив сумки и чемодан, Мария поторопила подругу:
– Ну все, Люська, хватит болтать! Веди в дом, хвались! Дорога была долгая, внучка устала. Да и чаю хочется – ох как хочется чаю! Успеем наговориться, столько времени впереди! А здорово я придумала с этим приездом, а?
Небольшой, в три окна, припавший на левый бок Люсиндин домик был недавно покрашен и выглядел подновленным, даже свежим.
За хлипким забором забрехали собаки.
Толкнув коленкой калитку, хозяйка гаркнула на брехунов.
Собак было три: серая дворняжка – явная заводила и главарь, лохматая прихрамывающая колли и маленькая пузатая каракатица, как тут же обозвала ее Лиза, – кургузая, нелепая, страшноватая и самая брехливая.
– А ну на место! – кричала Люсинда. – А ну все под лавку!
И с извиняющимся лицом обернулась на замерших от неожиданности гостей.
– Да проходите, что вы застыли! Не бойтесь, я вам говорю! Они безобидные, только вопить и умеют! То еще племя… Не охрана, а дармоеды.
Следом за хозяйкой засеменила Мария, за ней Лиза, и замыкала шествие перепуганная Анюта.
Собаки и вправду утихли и уползли под крыльцо.
Люсинда толкнула дверь, и они вошли в дом.
На небольшой застекленной терраске стоял стол, окруженный разноцветными табуретками.
На столе, покрытом выцветшей клеенкой, высился темно-зеленый кувшин с крупными сиреневыми колокольчиками.
На окнах колыхались кружевные занавески, под потолком – Лиза подняла голову – зеленый, явно самодельный шелковый абажур. Люсинда была не без творческих задатков.
Напротив стола разместилась вешалка. На ней понуро висели старомодный болоньевый плащ, большой, явно мужской ватник и зимнее драповое пальто с облезлым мехом. Под вешалкой валялись резиновые сапоги, калоши и старые поношенные тапочки. Обычная дачная обстановка.
Комнат оказалось три.
– Сейчас все вам покажу: и свою, и ваши, – сверкнула металлическим зубом Люсинда.
Спальня хозяйки – со старой металлической, с шишечками, кроватью, украшенной пышной горой подушек и покрывалом в малиновых розах, – была по-деревенски уютной. По всей стене висело множество фотографий в простых деревянных рамочках. Маленькое окошко занавешивали пожелтевшие кружевные шторки с подлатанной вышивкой, явно старинные, а у кровати лежал самотканый коврик из пестрых кусочков ткани.
– Все как при маме оставила, ничего не меняла, – всхлипнула Люсинда. – Мамочка моя… Ох и намучилась она со мной! Все говорила: «Люська, Люська, и в кого ты у нас такая? Мы люди простые, бесхитростные. А ты? Все в город рвешься, городскую из себя
