Это - Фай Гогс
На самом почетном месте висел портрет великого Диметрио Блази, отца теперешнего владельца этого дома Сильвио Блази по прозвищу Генерал и его брата-близнеца Пельменя.
Блази-старший был личностью действительно выдающейся. Даже многочисленные враги почтительно именовали его не иначе, как «Святой Блази», что говорило о незаурядном чувстве юмора, присущим им при их короткой жизни. Начав свою потрясающую карьеру мальчиком на побегушках у самого Лаки Лучано, он быстро вскарабкался по мафиозной иерархической лестнице.
Именно Святой стал основоположником нынешней традиции выдвигать на место глав семей тех, кто был не настолько спесив, чтобы чураться потом низкоквалифицированного физического труда в зарешеченных правительственных учреждениях. В восьмидесятые эти так называемые «боссы», не найдя действенного противоядия против закона РИКО[32], один за другим стали получать длительные тюремные сроки. Бедняги так и смогли понять, что они-то как раз и были тем самым противоядием. Сам же Святой, достигнув неофициального звания «capo di tutti capi», подлинного босса всех настоящих боссов, формально оставался простым капо семьи Гамбино.
Лука подошел к дубовой двустворчатой двери в конце коридора и осторожно постучал.
– Просто открой эту чертову дверь и войди! – донесся зычный баритон.
Глава 24
Из которой я узнаю слишком много
Он был так громок, что мне сразу же вспомнилась мать, всем телом прикрывающая своего сына с картины Брюллова «Последний день Помпеи», недурной подлинник которой я только что видел в холле. Лука мгновенно сник, трусливо приоткрыл одну из тяжелых створок, и мы с ним протиснулись внутрь. Хозяин кабинета в шелковом домашнем халате сидел за своим столом, ожидая нас.
В нашем кругу была, что называется, в большом ходу легенда, согласно которой Святой, как впоследствии и наследник его империи Генерал, коллекционировали скальпы своих менее удачливых конкурентов. Одного только взгляда на стены кабинета оказалось довольно, чтобы в прах развеять все эти домыслы и сказать совершенно определенно: о да, это была чистейшая правда!
Конечно, это не были в прямом смысле скальпы, то есть неприятные на вид куски окровавленной кожи с торчащими из них волосами. Вместо них на стенах были развешаны фотографии давно скончавшихся героев криминальных хроник, и под каждой из них красовалась какая-нибудь позаимствованная со склада улик памятная вещица: принадлежавший «Меченному» Бальдо Пасторе золотой пистолет, чей мишурный блеск в решающий момент не особенно поспособствовал результативной ответной стрельбе; поистине опасная бритва, которой в недобрый час побрился Лу «Чикки» Кафрано; предсмертная записка Фила «Сардины» Гальярди с просьбой никого не винить за восемь выстрелов в сердце ее незлопамятного автора, и еще много всякого такого.
Не имело особого смысла надеяться, что этот реликварий был простой данью уважения Генерала к его товарищам по оружию. Я определенно смотрел на стену с охотничьими трофеями, и пророческие слова из Екклесиаста: «Кто умножает познания, умножает и скорбь» вдруг обнаружили свой зловещий смысл. Умноженных мною познаний было теперь более чем достаточно, чтобы ближайший час моей жизни стал самой настоящей бездной скорби!
Мы подошли к столу. Генерал, гладкий, подтянутый, и оттого совсем не похожий на своего близнеца, сделал повелительный жест рукой, приглашая меня сесть, и смерил взглядом оставшегося стоять Луку.
– А тебе чего?
– Мне остаться, отец?
– Когда научишься вести себя, как мужчина, тогда и сидеть будешь в присутствии мужчин, – отрезал Генерал.
Лука с ненавистью посмотрел на меня и вышел, закрыв за собой дверь.
– Сколько лет бьюсь, а все без толку, – пробурчал Генерал, обращаясь ко мне.
Я безразлично зевнул. С полминуты он сверлил меня бледно голубыми глазами и наконец, удовлетворенно ухмыльнувшись, сказал:
– Хочу поделиться с тобой одной историей, сынок.
Генерал взял из коробки дорогущую никарагуанскую сигару, раскурил ее от стоящей на столе зажигалки в форме статуи Свободы из матового белого стекла, которую ему подарила Бьянка, и расслабленно откинулся в кресле.
– Когда ты пришел и предложил добыть мне эту монету, то все равно даже представить не мог, что она на самом деле значит для нас с Ники. Всех подробностей не знает ни одна живая душа, включая мою дочь.
Он задумчиво попыхал сигарой.
– Видишь ли, меня и моего брата воспитывали совсем не так, как это принято сегодня. Я всегда был строг со своими детьми, но убереги их господь от того, через что пришлось пройти нам с братом! Не знаю, поверишь ли, но в раннем детстве мы буквально дрались за еду! После того, как нас отняли от груди, нам иногда давали только одну бутылку молока на двоих, и чтобы завладеть ею, мы бились, как две помойные крысы. Победитель выпивал ее до дна; проигравший запоминал эту ночь надолго. Зато в следующий раз он дрался в десять раз яростнее!
Когда мы немного подросли, отец и мать стали придумывать новые испытания. Это касалось спорта, учебы, скорости, с которой мы были должны спуститься к ужину. Только победитель имел право сесть с ними за стол. У нас был всего один приличный комплект выходной одежды, и кому-то по вечерам приходилось оставаться дома.
Хотя мало кто взялся бы нас с братом отличить, мы были очень разными. Он любил риск и бросался в драку очертя голову, не считаясь с потерями; зато я был хитрей и ловчее, поэтому долгое время мы делили победы и поражения примерно поровну. Да, родители превратили нашу жизнь в ад, но и я, и Ники рано поняли: смысл всех этих испытаний заключался в том, чтобы однажды кто-то из нас смог занять отцовское место. Только так они могли подготовить нас ко всему, что ждало победителя… Как тебе такое?
Я пожал плечами. Хотя подобное воспитание действительно нельзя было назвать типично итальянским, моему собеседнику и в голову не могло прийти, что кое с кем из присутствующих в детстве обходились далеко не так нежно. Генерал стряхнул пепел в массивную хрустальную пепельницу и продолжил:
– У отца была монета, та самая. Он часто говорил, что она приносит ему удачу. Еще он считал, что император Юлиан был его далеким предком. Понятия не имею, так ли это. Однажды отец пообещал нам, что монета достанется лучшему из нас. Этот чертов ауреус снился мне каждую ночь, а Ники рассказывал мне, что стоило ему закрыть глаза, как он видел перед собой профиль Дидия Юлиана! Перед своей смертью, когда нам было немного за тридцать, отец вызвал нас к
