Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Куда поедет, Скворцов не думал. На восток лучше, чем на юг. Он купил билет на самую длинную электричку и доехал до конечной, где тоже был какой-то город, какие-то сумерки, но уже не было дождя. Были налитые небом лужи, брезгливо отряхивающая лапу кошка и дорога с глубокой глинистой колеей.

Он переночевал в зале ожидания, просыпаясь от стуков и шорохов, с парочкой утренних аборигенов выпил самогона, попрощался и пошел по деревянной мостовой прочь от рельсов в поисках киоска, которого не могло не быть. Не просохшая за ночь куртка холодила спину ниже лопаток. Хотелось есть, и хотелось пить. Скворцов пошел быстрее, свернул за угол и практически уткнулся в железную коробочку киоска, густо облепленную разномастными объявлениями. Перед киоском торчал, нависая, вахтовый «Урал».

– Я тебя где-то видел, – сообщил Скворцову небритый мужик в брезентухе, чем-то похожий на Леху, но не нынешнего, а каким Кронштадт был тогда, после ташкентского госпиталя, – ну, привет.

– Привет, – согласился Скворцов. – Подвезете?

– Куда тебя? – Мужик почесал репу.

– Не знаю, – сказал Скворцов. – Туда. В горы. Еще лучше – в леса.

Он взял бутылку пива и, подумав, кирпич местного свежего хлеба.

– Ну тогда нам по дороге.

В кабине обнаружился второй мужик, деловито распихивавший сваленные на сиденье припасы. Мужики были геологи и ехали в гости к знакомым мансюкам менять городские гостинцы на ягоду. В настоящей жизни Скворцова такого путешествия вроде бы не было, но откуда тогда он помнит, какие на ощупь рога северного оленя, помнит россыпь тягуче-раскатистых мансийских слов, кучу других, нарочно такие не выдумать, подробностей? Ему хотелось бы вспомнить заодно обнаженную по пояс туземку, как в фильме с Банионисом, но такого подарка память не сделала.

Это был уже почти обычный сон, и во сне Скворцов шел, шел, шел. Пейзажи сшивались из лоскутков разных, своих и чужих воспоминаний. Он шел, дышал и отходил. Отходил. Легкие распирало дыханием, а в уме крутилось: прошел он столько, что идти обратно никакого смысла нет. Избавившийся от туч закат горел обещанием завтрашнего ветра.

Скворцов вышел на обширную поляну с разбросанными там-сям валунами, будто бы огромные дети тайги и гор играли здесь и убежали ужинать, оставив валяться свои каменные игрушки.

Рядом с одним из валунов взгляд заметил что-то не слишком уместное – шар, сверток из новых, старых, без порядка и разбора по цвету скрученных спеленутых лоскутов. Над ним, на грубом каменном боку – цепочка бурых знаков и символов, понимать которые Скворцов не умел. Он поглядел на находку, улыбнулся, замер и громко, не опасаясь быть услышанным, сказал: «Здравствуй, Бог». Он где-то читал или слышал, что надо именно так, а потом повернуться и уйти. И он повернулся и ушел и, конечно же, вскоре наткнулся на пустой охотничий балаган. Там были и наколотые впрок дрова, и маленький ключик-ручеек. И припасы, если поискать, найдутся.

Но есть не хотелось. Скворцов запалил в обложенном сланцем кострище маленький, для тепла, а не для пищи, костер, уселся, протянув к огню ноги, и совсем не удивился, услышав за спиной шаги.

– Можно? – спросил знакомый голос. Рядом с голосом знакомо гавкнуло.

Скворцов сделал приглашающий жест головой и совершенно не удивился, увидев одного из завсегдатаев Скатки, Влада, с крупным, похожим на волка, псом на поводке.

– «Ты решил бы, что они бодрствуют, хотя они спали. Мы переворачивали их то на правый бок, то на левый. Их собака лежала перед входом, вытянув лапы…»[78] – сказал Скворцов и улыбнулся. – Извини, это я так, по привычке. Садись, грейся. Есть спирт. Можно чаю пошукать. Вот только с табаком швах. Кончился.

– Держи. – Влад выудил из кармана и по пологой дуге над огнем кинул ему пачку «Конгресса».

Сверху спускалась очередная спокойная безопасная ночь, а они сидели и о чем-то говорили. Слова Скворцову не запомнились. Только ночь, лениво потрескивающий костер и понимание каждой живой клеткой своего живого тела, что мертвых нет. Нет мертвых. Вообще.

* * *

Двухэтажная гостиница, куда привез его Кронштадт, называлась «Весна». Судя по лицу Лехи, это был знатный местный прикол. Весна в Зиме, н-да. Сугробы вокруг были пониже, чем представлялись автору задолбавшего стихотворения поэту Кедрину, мигающая гирлянда над фасадом мигала, как могла бы мигать в Питере, Кушке, да где угодно. В холле никого не было, если не считать упитанной беспородной кошки, облюбовавшей батарею. Она отсалютовала гостю хвостом.

Скворцов огляделся в поисках стойки регистрации, но не обнаружил ничего похожего. Четыре старорежимных кресла, письменный стол родом из скворцовского детства, горшок с алоэ. Ах да, на стене над столом был приколот прямоугольник ватмана с весьма примечательным текстом: «Использование чайника – 30 рублей за час». Неприкрытая проституция бытовой техники настолько потрясла Скворцова, что он едва не проморгал явление местной хранительницы ключей. Она протиснулась через одну из двух имевшихся в холле дверей, оглядела гостя и выдала условно доброжелательное «ну».

– Ну, хотелось бы поселиться, – поддержал разговор Скворцов, за что был вознагражден подозрительным острым взглядом.

Тетка громыхнула ящиком стола, вынула гроссбух, писчие принадлежности и ключ на большой деревянной груше. Дальше они совершили привычный обоим до автоматизма ритуал, Скворцов расписался и, вознагражденный предупреждением, что ключ заедает, отправился осматривать новое временное жилище.

На вкус человека бо`льшую часть жизни военного, номер был вполне. Комплект кровать-шкаф-тумбочка-стол-стул, хоть и навевал определенные археологические ассоциации, рассыпаться не собирался. Телевизор – маленький, не слишком старый «японец» – даже что-то показывал. Трогательный рифленый графин с двумя перевернутыми стаканами на подносе умилял.

Отдельно Скворцову понравилось, что за окном не было совершенно никакого пейзажа. Если не приглядываться, то непонятно даже, прозрачное в окне стекло или матово-белое. Ему все еще не хотелось наблюдать детали мира.

Да, вот еще. На стене над столом красовались два образчика плакатного искусства: «Вайфай платный у дежурной» и «Не курить» с длинным частоколом восклицательных знаков и обещанием штрафа. Прикреплены оба плакатика были не скотчем, а натуральной синей изолентой.

Скворцов улыбнулся наглядной агитации, открыл окно и покурил всласть, не обращая внимания на залетающий через створку снег. Состояние было как перед приступом, но Скворцов знал, что это не приступ: слишком мало времени прошло. Еще Скворцов знал, что надо сейчас отпустить себя, не мешать реальностям, если их так можно назвать, свободно смешиваться, пока не останется одна. Зря, конечно, он выпил ночью с Лехой. Могут быть спецэффекты. А могут и не