Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Я ей космы-то повыдираю, — грозила она в беседах с бабами, точно зная, что языки их обязательно донесут до Евдокии ее агрессивные намерения, — не погляжу, что она… подумаешь, красавица южная, никому не нужная… — тут Зинаида без зазрения совести врала, ибо на Евдокию, облизываясь, как коты на масло, засматривались и стар и млад. — А чем я хуже? Что у меня не так? — поднимала она край юбки повыше колена. — Все на месте!
— Угомонись ты, Зинка, — советовала ей Анна, — подумай о своем Антохе, он нынче воюет, а ты тут хвостом виляешь, как сучка перед кобелями…. А то, гляди, вернется домой Антоха-то, так еще неизвестно кому космы будут выдирать!..
— Да вернется ли, — сразу сникла Зинаида, — мало оттуда возвращаются, посчитай, почти на половину наших мужиков похоронки пришли… И мой Антон не заговоренный!.. Ой, я часто думаю, — вдруг весело засмеялась она, — как он там воюет, такой шустрый, драчливый, может, немцев штабелями укладывает, вот бы хоть одним глазком взглянуть! Вдруг героем станет, ну, тогда я с ним под руку по улице Нагорного… Звезда на его груди светится, а я такая счастливая… Завидуйте, гадовки!
— А как же Прокофий?
— Прошка-лепешка?… Ах, — отмахнулась она рукой, — сбрешу что-нибудь — поверит! Антон у меня все слопает, что ни приготовь!
Однако к Евдокии Зинаида ревновала председателя напрасно. Не было замечено, чтобы кто-то, даже из самых шкодливых пожилых или молодых поклонников женских юбок, крался к двери ее хаты или стучался ночью в окошко. И на току, в часы краткого ночного отдыха, Евдокия не отходила от баб, ложилась рядком с ними и, свернувшись калачиком, крепко спала до очередной побудки.
— Как изменилась Дуська-то! — шептались между собой бабы. — Ни дать ни взять — монашка!
— Никаких мужиков не признает.
— Да и они к ней не липнут, боятся или что?
— Зауважали дюжа из-за ее покойного отца Алексея Петровича, земля ему пухом…
— Кажут, приезжал к ней из района один, видный такой, при галстуке, — отшила, больше к Нагорное он носа не показывает…
— Такая вот она, любовь с трактористом, — до гроба!
— А из гроба мазутом несет! — хихикал кое-кто.
Почесав языки, бабы тут же умолкали, едва лишь появлялась Евдокия, сплетни моментально менялись на явный подхалимаж и лесть.
— Ой, Дусенька, ну какая ты нынче красивая!
— Почему нынче? Не ври, она всегда такая!
Не один раз встречал председатель лейтенанта у дома Анны и даже накоротке познакомился с ним. Председатель был влюблен в авиацию и искренне сожалел, что остался с одной рукой, а то мог бы выучиться на летчика, поднаторел бы в грамоте и, глядишь, оказался бы в небесах или даже через Северный полюс маханул. Мечтал Конюхов, хорошо зная, что за мечту, какой бы она дерзновенной ни была, платить не надо. А взаимные отношения между лейтенантом и Анной не осуждал, наоборот, сняв единственной рукой с головы пропотевший насквозь и принявший пепельный цвет от пыли, накрепко въевшейся в материю, картуз и этой же рукой приглаживая влажные, стоявшие, как он сам выражался, «матюком», то есть вверх, волосы, он по-отечески говорил девушке:
— В мирное время вашей паре цены не было бы!.. А сегодня неизвестно, что случиться завтра… Смотри, сироту не оставь, — намекал он, отчего Анна густо краснела и отмахивалась рукой.
— Скажешь тоже, Прокофий Дорофеевич!..
— Ничего эдакого! Мы все человеки, живые, и в нас шевелится… это самое… чувство, — пытался объяснить он на правах старшего и опытного, но поскольку у него это не получалось хорошо, быстро переводил разговор на наезженную тему: — Такой хлеб уродился, убрать бы вовремя…
И Привалову при встрече он пел ту же самую песню.
— Хлеб стеной стоит, Алексей Иванович, не успеем обмолотить и увезти, немцу достанется… Вы уж там не пускайте его, проклятого, а если совсем не сможете, то хоть подольше задержите… Ты летаешь, сверху фронт виднее, скажи, где он, далеко ли от нас?
— Хотелось бы мне, Прокофий Дорофеевич, сказать, что далеко, самому легче было бы, да не могу, — глубоко вздохнул Привалов и, покачав головой, добавил: — Зачем мне врать вам: фашисты рядом. — И, оглянувшись назад, — все-таки опасно сообщать истинное положение, которое сложилось на фронте, полушепотом сказал: — Под Харьковом настоящая мясорубка… Множество наших в плен попало… Дорога сюда гитлеровцам открыта…
— Так что же нам с зерновыми делать? Сжечь их к чертовой матери, что ли? Али как?
— Ну тут уж вы сами определяйтесь, тут я вам не советчик… А как районное начальство советует?
— А-а! — махнул рукой председатель в сторону Красноконска. — Как мне сдается, они там сами на чемоданах сидят, чувалы барахлишком набивают. … Им уже не до нас… Знают, немцы с партийными и активистами вроде меня цацкаться не станут — голову в петлю и шабаш! Беда, товарищ лейтенант, ой, беда!
— Сам знаю, что беда, Прокофий Дорофеевич, — стараясь подладить ответ под стиль беседы нагорновцев — неспешный, сосредоточенный, с долей грусти и неуверенности, вздыхал Привалов.
Но беда бедой, а сердце Алексея стало все сильнее и сильнее притягивать к Анне. Лейтенант даже удивлялся, как это он раньше не замечал ее, ведь все девушки в короткие свободные минуты крутились у столовой авиаполка, когда сюда приезжали веселые пилоты и налаживали с ними знакомства. Щелкала здесь семечки и Аня, но как он ее не приметил? Ему казалось это противоестественным. Затмила не только глаза, но и разум Евдокия. Вспомнил, как отвез он эту женщину на аэродром, как курносый майор, командир авиаполка Криулин, расплываясь в широкой улыбке на лице, похожем на блин, нежно взял Евдокию под руку и повел к самолетам, расхваливая свой полк с таким пафосом, будто именно он решал судьбу всех воздушных боев, наземных войск противника и вообще судьбу всей войны. Обещал научить любопытную Евдокию запросто летать на самолетах любых типов. И даже поднял ее в тот день в воздух, крепко-накрепко привязав в кабине ремнями. Злые языки нагорновских баб судачили о том, что в полете Евдокия что-то непотребное делала. Но это были лишь пересуды, просто бабы завидовали Евдокии. Ведь после краткого полета красавицу пригласили в штабную палатку, где ее угощали хмельными напитками, всякими деликатесами в виде шоколада и консервов, и будто лишь под самое утро майор лично привез ее на мотоцикле домой. Было именно так или не было, но зависть способна и не на такие фантазии!
Окружив потом Евдокию плотным кольцом,
