Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Телефон – позвонить со своей симки – мне одолжил тут же в очереди парень с загипсованной на всю длину ногой. Заодно выяснилось, что две руки Бог дал человеку неспроста.

Набрала маму: «Привет, мама! Ты, главное, не волнуйся, у меня ничего страшного, я сломала руку в Тайге… Нет, не в тайге, а в Тайге. Станция такая. Сижу, ною, жду рентген… Уехал, конечно. Доберусь по документу проводника, это предусмотрено. И деньги есть. Я только телефон разбила, так что связь – как получится. Лариса тебе позвонит, будет ужасы рассказывать, ты ее не слушай…»

Руку мне загипсовали, подвесили на бинтик и отпустили. До поезда, на котором нашлось место, было восемь часов, но шляться по чужому городу в таком состоянии я поостереглась, и меня устроили в комнате отдыха для сотрудников. Без телефона и плеера было скучно. Не знала, что я такая техникозависимая. Не выйдет из меня хиппи. Я сама еще не знаю, что из меня выйдет.

* * *

После Омска он остался в купе один. Собирался сходить за чаем, но поленился, а потом и вовсе заснул. Сон, правда, пришел тревожный. Будто бы дверь купе отъехала и внутрь заглянул сильно постаревший Док. Обвел пространство взглядом и посторонился, пропуская вперед девушку, у которой был явный непорядок с координацией – будто одна сторона тела не справляется, может быть даже парализована.

* * *

Города Молчун не узнал. Знакомыми остались вокзал, памятники, несколько кварталов сталинской застройки. В детстве главной высоткой казалась девятиэтажка, а оба двенадцатиэтажных дома знали все городские мальчишки. Среди других достопримечательностей числились лифт с решетчатой клетью в Доме чекистов, восемь импортных автомобилей («икарусы» не считаются!), дубы и пирамидальные тополя в городском саду. Теперь это все накрыли картонной коробкой обезличенно-усредненной современности.

Он купил на вокзале букет, поймал такси и назвал адрес. Это далось заметно тяжелее, чем ехать за семь тысяч километров к мертвому Карасеву. Но отказаться нельзя. Это был личный хадж, не менее важный, но более срочный, чем Мекка. В голове крутилась строчка из песни Кинчева: «Завтра может быть поздно…» Когда-то, еще в конце восьмидесятых, у Молчуна была кассета с пермского акустического концерта «Алисы».

А вот дом не изменился, разве что постарел совсем. В домофон звонить Молчун не стал, помнил, что в подъезд можно войти со двора, там дверь и в менее спокойные времена закрывалась редко. Была открыта и сейчас. Молчун поднялся на третий этаж и надавил кнопку дверного звонка. Жена (он не знал, не понял еще, как называть ее теперь) всегда была полуночницей, и он еще с улицы увидел, что свет в квартире горит.

– Кто там?

Он назвался, готовый к тому, что она не откроет, и устыдился. Не открыть – совсем не ее поступок. Замок щелкнул.

– Что ты тут делаешь? – спросила мама (я не присутствовала, понятно, мне потом рассказали, но пусть будет «мама», мне так проще).

– Не знаю, если честно. Пустишь? Я финики привез, и вот… – Он неловко протянул букет.

– Входи.

Мама пропустила его в коридор и уже запирала дверь, когда звонок затрезвонил снова.

– Кто?

– Тетя Аня, – из-за двери раздался голос Ларисы, – это я. Я ключи забыла, к бабушке ехать поздно, можно к вам?

Последовавшую за этим сцену я бы очень хотела увидеть. Не то чтобы она была драматургически уникальна, но одно дело, когда наблюдаешь такое по телевизору и про других, и совсем другое… Да. Это совсем другое дело!

Они сидели на кухне. Мама, как обычно, в углу дивана у окна, Молчун на приставном икеевском стуле, а Лариса то тут, то там. Избыток эмоций не давал ей усидеть на одном месте. Метель за окном была похожа на белого кролика, большого и меланхоличного. Метель поводила ушами и морщилась от фонарного света.

– Жаль, не застану дочь, – сказал Молчун. – Так глупо получилось, не поговорили даже.

– Я за нее, – тут же встряла Лариса. – Говорите, я все ей расскажу.

Мама покосилась на Ларису и рассмеялась несколько нервным смехом.

– Где ты сейчас? – спросила она у Молчуна, чуть помедлив. – Все там же, все так же?

– Примерно. Поваром работаю. У меня маленькое кафе в Риге. А ты все редактируешь?

– Редактирую.

Лариса переводила взгляд с одного на другого. Она не ощущала особой неловкости, просто в своей жизни ей не часто доводилось видеть людей, которым настолько не о чем поговорить. У них есть дочь. Есть совместное, наверное, не самое плохое прошлое, но этого не хватает, чтобы зацепиться, найти точку контакта. Причину Лариса, не жившая в нормальной полной семье и не имевшая опыта расставаний, определить не могла.

– Выпьешь? – Мама встала, заглянула в шкафчик. – Есть вино, коньяк.

– Не пью. Лет десять уже… кажется.

– Тогда чаю? Или кофе?

– Кофе в самый раз. – Молчун встал, отстранил ее от плиты. – Только, чур, варю я.

– Лариса?

– Да. Я тоже буду. С коньяком, если можно.

Молчун вынул из кармана небольшой плоский футляр. Разложил. Извлек оттуда стеклянную палочку и пакетик со специями. На плите над синей виньеткой газа закипала джезва. Он сыпал, помешивал, сыпал еще.

В годы, когда из разнорабочего на все руки он начал превращаться в повара, Молчун приобрел привычку таскать в карманах пакетики со специями. Сначала покупными, потом сам начал готовить смеси.

– А можно вопрос? – сказала Лариса, внимательно глядя в чашку. – Вы слышали такую песню?.. Не знаю, как называется. Там припев еще такой: «Ковыляй потихонечку…»

– Знаю, конечно. Я, вообще-то, наши армейские песни не люблю. Очень уж они сентиментальные, как воровской шансон примерно. И бóльшая часть – подделки.

– Вообще-то, изначально это «Огонек» на стихи Исаковского, – вставила мама. – Конец сороковых.

Лариса задумчиво переваривала информацию. Возможно, у нее был хитрый план дальнейшего разговора, например подловить на чем-то Скворцова или самого Молчуна, но вырулить теперь она не могла. Не знала даже, должна ли отомстить как-то беглому отцу подруги, или не ее это дело. Больше всего, если честно, ее злила мысль: «Пусть взрослые сами разбираются». Взрослые! А она тогда кто? Скворцов тоже считает ее малолеткой? Ковыляй потихонечку!

Не знаю, поняла мама Ларисины терзания или просто совпало, но вдруг посмотрела внимательно и сказала:

– А сходи-ка ты, девушка, пожалуй, в душ. Там Катин халат и полотенце желтое возьми, ну ты знаешь.

Когда