Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

сделав вид, что не понимает, на дрянном английском он принялся всучивать мне последовательно «мерседес», «ягуар» и «линкольн». Демонстрируя машины, он покраснел. Он скалился и суетился, энергично тыкал в экран компьютера указательным пальцем. На картонке, приколотой к лацкану пиджака, я прочел его имя. – Слушай, Айвар, какая самая дешевая машина у вас? – строго по-русски спросил я, положив конец его агонии.

Айвар сник, точно у него кончился завод, порылся в ящике стола и покорно выдал ключи.

Самым дешевым оказался ярко-красный «фиат». На этой машине отчаянно кровавого цвета я и въехал в Ригу. Солнце только закатилось, оставив над городом малиновый выдох с тончайшей прожилкой расплавленного золота. Запад густел и наливался фиолетовым. С моста Вальдемара открылась знакомая панорама с башенками, флюгерами и шпилями. Я выехал на набережную, затормозил, выключил двигатель.

От набережной пешком поднялся по крутой улице с фонарями, похожими на чугунных фламинго. Запыхался, но добрел до синагоги. Свернул направо, пошел в сторону Святого Якова. Ноги вспоминали брусчатку горбатых улиц, узнавались фасады домов и вывески лавок и магазинов. Все стало ярче, звонче, кокетливее. Тут, пожалуй, рижане слегка переборщили: старый город, лишившись трещин и патины, корявых подпорок и костылей, трубной сажи и седой пыли, теперь стал походить на новенький, старательно выпиленный и свежевыкрашенный макет. Булыжник блестел как шоколадное драже, кирпичная кладка явно только что была вымыта с земляничным мылом, стриженые деревья – листик к листику – казались пластиковыми, за абрикосовыми и розовыми стенами нарядных фасадов вряд ли могли обитать живые люди.

Я добрел до Ратушной площади. Уже стемнело, желтые фонари горели ярче и рассыпались мелочью по мокрой брусчатке. Дошел до аптеки, остановился под чугунной вывеской с кованой змеей. В такой же сумеречный час я стоял тут двадцать семь лет тому назад. Как и тогда, город что-то бормотал, не обращая на меня никакого внимания. Где-то бренчало пианино, из кондитерской тянуло теплой сдобой, выдохшиеся под вечер туристы ползли унылыми стаями, как скованные каторжане.

Словно боясь что-то расплескать, я был тих и чуток. Впитывал в себя звуки и образы, точно пытаясь уловить скрытый смысл. Понять некий тайный код. Ведь должна быть какая– то высшая логика, не может не быть – ведь и железная змея над моей головой зачем-то, скрутившись кольцом, глотает свой хвост. Зачем? И что за сила против моей воли спустя четверть века гонит меня в то проклятое место? В чем суть? Объясни! Подай же знак! Помоги понять!

Я прислонился спиной к стене. Прижал ладони к шершавым камням, они не остыли и были теплыми, совсем как живые. Равнодушный город продолжал свой вечерний ритуал – шуршал, шептал, подмигивал, – и вдруг на одной из башен пробили часы. Плавный звон неторопливо и сочно растекся над площадью. Я задрал голову; густой звук рос и ширился – казалось, что звонят именно на небе. Там уже кто– то не слишком щедрой рукой зажег пару тусклых звездочек.

– Вам плохо?

Вопрос был задан по-русски. Я вздрогнул. Передо мной стоял старик с собакой. Он был похож на нищего, собака неясной породы тоже выглядела неважно, казалось, ее только что выудили из реки. К тому же у нее не хватало передней ноги.

– У собаки нет ноги… – зачем-то сказал я.

– Как? – искренне удивился дед. – С утра привинчивал все четыре!

Я засмеялся, вернее, издал какой-то сиплый всхлип.

– Турист? – Старик подмигнул, скорее всего, это был тик. – Или местный?

Я задумался, вопрос оказался гораздо глубже, чем могло показаться на первый взгляд.

– Турист, – ответил он за меня.

Сквозь матовое окно аптеки тек мутный свет, там моргала неоновая вывеска – зеленым, алым и молочным. Дед будто кривлялся, из-за тика и мигающего неона его лицо постоянно менялось: то выглядывал ехидный бес, то сизый утопленник, то жалкий нищий. В одной из рож промелькнул вдруг отец – старый и мертвый. На затылке у меня зашевелились волосы, я вдавил спину в аптечную стену. Старик продолжал скалиться и строить рожи. Синюшного покойника сменил малиновый черт. Небесные часы продолжали бить, казалось, теперь они будут звонить вечно. Внезапно я понял то, чего не понимал прежде, все сложилось в законченный узор, все намеки и знаки – и крючья фонарей, что я принял за фламинго, и пульсирующая жилка заката, и бой вечных часов: уже когда я въезжал в Ригу, по улицам города разгуливал дьявол в образе часовщика и предлагал свои услуги.

В английском языке есть чудесный оборот: «Я нашел себя». Так вот, я нашел себя в тусклом и дымном подвале за столом размером со школьный учебник. На столе стоял стакан, рядом в пепельнице тлела сигарета. Курить я бросил лет пятнадцать назад, чья сигарета дымилась в пепельнице, осталось загадкой навсегда. А вот в стакане оказался коньяк – наверняка мой, я влил в себя остатки и заказал еще порцию.

Когда официант с гладким лицом тайного сладострастца принес выпивку, вместо благодарности я сказал:

– Ваш климат ужасен, архитектура представляет собой результат несчастного случая, местные жители отвратительны.

Извращенец не понял, со змеиной улыбкой, томно виляя бедрами, удалился. Сделав глоток, я огляделся. Сквозь пелену табачного смрада проступал гнусный интерьер эклектичного толка: гнутые стулья, жеманные столики на одной ноге, кривые свечи в загаженных воском бутылках из-под рижского бальзама, абстрактные картины, изображавшие пестрых сперматозоидов, – все это на фоне рыжей кирпичной стены и низкого потолка с фальшивыми балками. Зыбкий интерьер плыл и искривлялся подобно расплавленному миражу в пустыне. Когда мне удалось так напиться, я понятия не имел.

Сложив на столе руки, я уткнул подбородок в кулак, прикрыл веки и неспешно отправился в путешествие.

48

Тогда я устроился в порт. Работа в доках была грязная и тяжелая, но именно это меня и спасло – я едва доползал вечером до общаги. Сил на мысли просто не оставалось.

Затея поступать в текстильный оказалась бесперспективной – семь человек на место, к тому же медалисты и отслужившие в армии шли вне конкурса. Начал готовиться в Рижский политех, сдал экзамены, но недобрал баллов и туда. Почти сразу получил повестку из военкомата.

Мой бывший бригадир, Лиепиньш, коренастый, бритый ежиком ярый матерщинник, пьяница и антисоветчик, пристроил меня на сейнер-холодильник «Гинтарас». Военкомат Бривибасского района на пару месяцев потерял мой след. Я насквозь провонялся балтийской сельдью, научился пить чистый спирт и почти успокоился, но Костя-связист предупредил, что капитан утром получил радио от военкома и что меня будут встречать в рижском порту:

– С корабля, так сказать, прям на бал. Вернее,