Монгольский след - Кристиан Гарсен
— Дядю Омсума видели? — спросила нас мать.
Она стояла в профиль ко мне, я посмотрел на ее округлившийся живот и представил плавающего в нем моего второго брата — имя ему еще не придумали.
Бауаа чуть не проговорился, но не знал, как лучше сказать, и перевел взгляд на меня. Я не стал говорить: «Он, наверное, теребит сейчас сосцы у козы». Вместо этого я сказал:
— Да, он помог нам отвести Пагмаджав домой.
— Зачем это, она что — ранена?
— Нет, — ответил я, — она собиралась выспаться в ручье.
Мама с досадой тряхнула головой.
— Бедняжка Пагмаджав, трудная у нее доля. Сбегайте посмотрите, не нужно ли ей чего-нибудь. И если встретите дядю Омсума — скажите, чтобы пришел сюда. Он обожает сурка.
«Дядя Омсум обожает все, что можно съесть, — как и ты, Пагмаджав», — подумал я.
«Заткнись лучше и послушай, маленький негодяй, — процедила Пагмаджав. — Где ты вообще шляешься? Дуй сюда, сопляк, я обниму тебя моими словами. И не нужно тащить сюда твоего тупого братца, он тут явно лишний».
«Брат у меня пока что всего лишь один, толстая ты лягуха, и ты никогда не потрудилась произнести его имя. Ладно, сейчас его со мной нет, он остался донимать жеребенка».
В общем, я один вернулся посмотреть на Пагмаджав: сонно покачивая склоненной головой, она все еще бубнила что-то себе под нос. Теперь она уже снова говорила нашими словами, успев освободиться от того забавного языка, который она временами употребляет. Я вынул из кармана хорошо прожаренный кусок сурка, загрузил ей в рот, и она принялась жевать, не переставая говорить.
6
«Сюргюндю цепко смотрела на меня, как волк на добычу. Она была еще более худой, чем я ее запомнила. Сюргюндю-Костяная-Нога, это верно, причем обе ноги костяные, и руки у нее костяные, и пальцы, и туловище костяное. Ее глаза — две черные косточки, инкрустированные в костяное лицо. Ее пепельные волосы были распущены и вспархивали вокруг нее, когда она поворачивала голову, а затем опускались на ее костяные плечи. Рот у нее беззубый, губы скомканы. Барюк, большой серый волк, на котором она разъезжает верхом, был здесь же, он крепко дрых. Чуть не всюду виднелись подвешенные куски сала. На печке шипела кастрюля с рисом. Перед ней и сидела Сюргюндю. Сухонькая старая женщина, которой прислуживает толстый ручной волк, всхрапывающий рядом с печкой, на которой готовится рисовая каша, — этой картине не хватало некоторого оттенка величественности, что ли. А ведь все-таки она была знахарка, вещунья, чертова vedma, которую все опасались, к тому же она считалась пожирательницей детей, хотя однажды, между двумя моими визитами, она заверила меня, что это пустые россказни:
— Ты слишком легковерна, Пагмаджав, — взять хотя бы волка: ты действительно веришь, что я разъезжаю на его спине по степям и страшным голосом завываю на скаку?
— Да, Сюргюндю, я в это верю.
— Ты слишком доверчива, Пагмаджав.
Она подняла нос в направлении двери, раздвинула ноздри, шумно втянула воздух. Нюх у Сюргюндю был такой же острый, как у животных и демонов. На лице появилась недовольная гримаса:
— Мои дочери снова ушли. Это из-за тебя, Барюк, — повернулась она вдруг к волку, — они тебя боятся.
Барюк открыл один глаз, но с места не сдвинулся. Даже если бы хотел, ему пришлось бы, поднявшись, улечься на том же месте. Хижина была в самом деле очень маленькой: мы втроем, печка и сундук заполняли буквально все пространство.
— Впрочем, ты уже давно не охотился на столь крупную добычу, — продолжила она. — Так зачем ты пришла, Пагмаджав?
Я ничего не ответила и опустила глаза. Опыт мне подсказывал не отвечать на первые вопросы Сюргюндю, особенно если они не нуждаются в ответе. Ведь это она меня призвала, а не наоборот. По крайней мере, так мне казалось.
— Я должна кое-что поведать тебе, — сказала она, вставая, — а ты должна будешь отнести эту весть на другую сторону света, к себе домой».
«Другая сторона — это мы, Пагмаджав?»
«Заткнись, червяк. Она шагнула к сундуку, открыла его, вытащила оттуда какой-то сверток, две трубки, ожерелье из зубов тигра, браслет из медвежьих когтей, пучки перьев, преимущественно серых и белых, череп лисицы, шапку и диковинный, очень красивый, украшенный перламутровыми ракушками жезл».
«Ты уверена, что это ракушки? Никогда их не видел».
«Твоя жизнь не такая уж большая, малыш. Но лучше помолчи-ка и дай мне закончить».
«Хочется есть. Сюргюндю живо повернулась ко мне. Барюк зевнул и будто впервые заметил мое присутствие, сурово посмотрев на меня одним глазом — таким же серым, как его мех.
„Он тоже проголодался“, — сказала она, не разжимая губ.
На некоторое время установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом высоких трав вокруг хижины. Барюк неотрывно смотрел на меня. Я вздрогнула: этот волк начал меня настораживать. Не смейся, кретин: если бы сам его увидел — наложил бы в штаны, и твой братец тоже. Сюргюндю кивнула подбородком на кастрюлю:
— Угощайся рисом. „А ты — сходи погоняйся за зайцем, — сделала она жест рукой, — разомнись немного“.
Барюк поднялся, потянулся, не спеша направился к двери и, забыв обо мне, вышел. По его шубе в такт шагам пробегали волны. Его крепкий запах пощекотал мне ноздри. Когда волк проходил совсем рядом со мной, я ощутила своими лодыжками его горячее дыхание. Я одеревенела и язык проглотила от страха: никогда так близко не видела огромного серого волка, на спине которого катается Сюргюндю.
— Ты все еще веришь этим байкам? — язвительно спросила она, ухмыляясь. — Толстуха моя, Пагмаджав, я оставлю тебя здесь на несколько дней, и уверяю, ты сильно удивишься, когда получше узнаешь, чем обычно занимается vedma.
— Почему ты называешь меня „толстухой Пагмаджав“? — спросила я, опустив глаза. — Раньше ты считала меня красивой.
— Конечно, ты красивая, девочка моя, но ты же и моя толстушка Пагмаджав, это я из любви так тебя назвала.
Я наклонилась к печке, захватила двумя горстями риса и торопливо отправила его себе в рот.
— Ну ты и грязнуля, — скривилась Сюргюндю, — возьми хотя бы миску.
И протянула мне ее.
— Возьми заодно и это.
Это была одна из двух трубок.
— Когда закончишь обжираться, красавица моя (она сделала ударение на слово „красавица“), ты ее раскуришь, и мы сможем начать».
7
Над нашими головами продолжала ходить по кругу гроза. Ее раскаты приближались, отступали, снова приближались. Я слышал удары грома снаружи юрты, воздух стал влажным и звонким, как натянутая
