Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
– Здорово, Викентий Борисыч! Тут Поляевыми интересуются, – Анатолий скосился на Сильву.
Борисыч и правда выглядел человеком, повидавшим всякое, но голос его, бодрый и неожиданно высокий, зазвучал, как будто ему было не больше сорока.
– А як же! Знал таких.
И полились слова. Борисыч говорил монотонно, будто читал с листа, и смотрел в одну точку, как бы сквозь Сильву. Казалось, он обращался сейчас к ее маме или даже матери мамы. Анатолий кивал, как прилежный ученик. Выудил из кармана штормовки блокнот и стал записывать за стариком. Движения карандаша короткие и резкие, не записал – начертил, очевидно, маршрут. Показал страничку старику и всучил мятую купюру. Тот кивнул, точно поставил подпись за полученную пенсию. Напоследок встретился взглядом с Сильвой и вздрогнул.
– Ба! Как похожа! – выкрикнул, как проклятие, и поковылял восвояси.
Кладбище было километрах в пяти от жилища Борисыча, на вершине сопки, маленькое, затянутое стлаником и в невыросших деревьях, будто захороненных подростками-саженцами. Перед старыми оплывшими могилами вместо привычного забора темнел ров. Сильва растерялась:
– Это от коров?
– У нас тут коров отродясь не бывало, это хозяин прииска пригнал сюда трактор, заранее вырыл ямы, пока тепло, зимой-то ой как непросто с вечной мерзлотой бороться. – Анатолий перевел взгляд с блокнота на белые кроссы Сильвы. – Погубите обувку.
– Да ладно! – Сильва на самом деле жалела кроссовки, но виду не подала.
Вынула руки из карманов, попятилась, разбежалась и прыгнула через ров, кошкой приземлилась на каменистую землю. Анатолий рванул следом, поскользнулся на траве и чуть не сшиб Сильву. Заключил в нечаянные объятия, но тут же отстранился. Обстоятельно отряхнул ветровку Сильвы, точно пропитывая хлипкую ткань теплом своих рук.
Кладбище выглядело неухоженным. Многие оградки покосились. Пробираться между ними можно было только бочком. Дверцы распахнуты. На позеленевшем кованом кресте хохлилась ворона. Надписи на старых могильных камнях скрылись под лишайниками, похожими на кляксы масляной краски. Дальше основательные плиты закончились, пошли дощечки, приколоченные к жердям.
– В голодные годы здесь закапывали неглубоко, не ставили памятников, – оправдывался Анатолий, как будто стесняясь запущенного вида кладбища. – Теперь, в годы сытые, нет-нет да и стучит лопата о чужие кости.
– Ой, и что делать в таких случаях? – Сильва покосилась на недавнюю могилу, заваленную мелкими увядшими цветочками.
– Ну, не рыть же яму заново. Хоронят поверх.
Сильва поморщилась. Об этом она не расскажет маме. Лучше описать спускающиеся к кладбищу золотые и лиловые склоны сопок, два небольших озерца, ярко-синие, как небо (и глаза Анатолия) над ними, словно это окошки в другое небо, подземное.
Могилу Поляевых искали около часа. В какой-то момент Сильва оступилась, подошва скользнула на чем-то неживом. Сильва, чтобы не испугаться, специально не смотрела вниз, наоборот, задрала подбородок повыше и поспешила прочь. Может быть, это была детская игрушка? Наверное, дохлая кошка. В таком холоде живут кошки? Какая у них шерсть? Кошка, зачем ты прыгала через ров? На чью могилу ты приходила?
Сильва вчитывалась в полустертые имена и фамилии на покривившихся дощечках. Разбирала годы смерти. Мама по документам с тридцать восьмого, бабушка умерла родами. Значит, надо искать этот год. Внезапно Сильва споткнулась о шершавый ноздреватый камень, до половины ушедший в землю. Тридцать восьмой! Поляева Мария… дальше неразборчиво. Тут же ничком валялась дощечка с обломком жерди. Сильва подскочила, подняла, оттерла комком травы. Вот они, ее родные бабушка и дедушка.
Анатолий хлопнул себя по лицу, на щеке осталась кровавая клякса от пообедавшего комара. Сильва, не зная, куда теперь пристроить дощечку, просто положила ее на камень. Комары гудели вокруг, будто электрические провода.
– Ох, мне жаль, – потрясенно вздохнул Анатолий.
Запястье Сильвы обожгло. Она машинально прихлопнула какую-то крупную полосатую муху, подумала, не впрыснуло ли это местное насекомое ей опасный яд? Запястье распухало на глазах. Сильва проследила за взглядом Анатолия. Бабушкин камень едва удерживался на краю глубокой рваной ямы. Закусила запястье, присела на корточки.
От оградки почти ничего не осталось. Могилы были разрыты, кое-как присыпаны. В яме темнели заскорузлые обрывки ткани, щепки от гробов. Все, что осталось после вандалов.
– Вот сволочи, – неожиданно для себя Сильва заплакала. – Что они за люди, раз на такое способны?
Анатолий присел рядом, потрогал землю, точно был следопытом.
– Почему люди? Это медведь твою родню пожрал.
– Чего-о? – Сильва ошарашенно уставилась на Анатолия.
– Я сам его, конечно, не видел, но у нас каждый знает про это страшное существо. Да, медведь. Огромный. Людоед.
Сильва недоверчиво улыбнулась. Анатолий не сводил с нее серьезных глаз.
– Да многие видели, как это чудище раскапывало могилы. Знает, где человечина неглубоко лежит. Тела-то у нас долго сохраняются в холоде, медведь все чует.
– Господи. – Сильва покачнулась, села в грязь, запачкала джинсы.
– Мертвые – это еще полбеды, тому медведю приписывают пропажу пятерых бывших уголовников. – Анатолий спрятал руки в карманы. – Зверюге лет пятьдесят уже или больше.
– Медведи столько не живут! – Сильва тряхнула головой – хватит с нее страшилок.
– Поедем? – Анатолий посмотрел вдаль на темнеющие сопки. – Чтобы до ночи не застрять.
Сильва только сейчас обратила внимание на закат. На хребте ближайшей сопки редкие деревья напоминали людей, будто жители поселка вышли поглазеть на приезжую. А может, на медведя, которому якобы больше пятидесяти лет – это по человеческим меркам сколько, интересно? Надо бы привести в порядок могилы, поставить общий памятник, оградку.
– Да, поедем, Феодора Петровна, наверное, заждалась. – Напоследок Сильва попыталась воткнуть дедову дощечку в каменистую почву, чуть не сломала огрызок колышка. Положила на могилу поверх брусники, ягоды которой были размером со спелую вишню.
На этот раз Анатолий прыгнул через ров первым и протянул руку Сильве. Плечи его были широкими, а ладонь горячей. Казалось, на всей промерзлой земле тепло исходит только от этого человека. Они заторопились прочь от сумрачного кладбища, один шаг Анатолия против двух Сильвы.
Плюхнувшись боком на пассажирское сиденье, Сильва постучала кроссовками друг о друга, стряхивая землю и желтую траву, как зимой сбивают снег с сапог. Если бы не это желание Сильвы сбить с измазанной обуви прах кладбища, если бы не эта возня, они бы проскочили, они бы успели.
Когда Сильва устроилась, пристегнулась, Анатолий вырулил обратно на узкую проселочную дорогу. Ехали в напряженном молчании. С каждой минутой темнота становилась гуще. Сильва надеялась, что Феодора Петровна не закроет библиотеку, дождется. Дорога шла в гору между пожелтелых лиственниц, действительно похожих на цыплят. Наконец москвич перевалил через холм и набрал скорость. Поворот. Резкий тормоз.
Перед москвичом, сам размером с автомобиль, стоял на задних лапах страшенный медведь.
– Спокойно, – ртом, красным, как ягода или сырое мясо, приказал Анатолий.
Сначала Сильва решила, что это розыгрыш. Может, здесь вообще так шутят, посвящают в местный фольклор. А медведь и не медведь вовсе, а тот же Борисыч, но в костюме. Хотя сколько таких хилых Борисычей надо, чтобы набить косматую жесткую шкуру… три?
Анатолий вдавил до упора кнопку на руле, просигналил, в ответ медведь рыкнул так громко и свирепо, что заглушил клаксон. Рев этот исходил будто не из пасти, а из всего звериного тела, отчего по шкуре проходили волны и клоки бурой шерсти искрили электричеством. Анатолий, оскалившись, врубил заднюю передачу, рванул и надсадно забуксовал в зацветшей луже. Медведь, всколыхнувшись, опустился на четыре лапы, моментально оказался перед лобовым стеклом и посмотрел на Сильву с каким-то немым, совершенно человеческим вопросом. Круглые глаза зверюги отливали ртутью. Сильва вся обмякла.
Никаких сомнений – это он. Медведь-людоед. Ростом под три метра, над башкой облако из мелких насекомых. И это он сожрал ее мертвых бабушку и дедушку. Но сейчас смотрел не с угрозой – скорее, изучающе. Подергал черным кожаным носом, точно принюхался. Хочет знать, какая Сильва на вкус? Что-то вроде глумливой ухмылки обнажило желтый, словно покрытый налетом ржавчины,
