Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер
Да, я забыл вас познакомить! Может быть, вы когда-нибудь слышали историю про портного и француза? Не слышали? Быть не может! Тогда поимейте немного терпения…
В свое время Мотл Рабинович славился как прекрасный мастер на весь Бельцкий округ. Можно даже сказать, что все районное начальство шилось у Мотла-портного. К нему даже приезжали из других городов. Но венец всего — это когда однажды, специально из Парижа, заявился в ателье второго разряда, где трудился Рабинович, настоящий француз. Некоторые, поверьте, шептали, что этот самый француз был, ни много нм мало, потомственным маркизом.
— До нашего Парижу дошло, мусью Рабинович, — сказал он с великолепным прононсом, — что у вас есть пара золотых рук.
Портной пожал плечами.
— Руки как руки, из костей и с мясом.
— Не скажите! Я приехал сделать вам заказ на пошивку кустюма для моей фигуры… — и тут француз вытащил из заграничного саквояжа сверток, перевязанный голубенькой ленточкой.
— Что же, — удивился Мотл, — во всем Париже не нашлось еврея пошить вам костюм?
— Мусью Рабинович, ни слова больше! Жамэ! К кому я ни подходил, все меня уверяли, что из такого куска отреза не выйдет тройка на мою фигуру.
— Почему именно из этого куска? У вас там дефицит на материю?
— Презент, — коротко изъяснился гость. — От дамы сердца.
Тем временем мастер развернул пакет, пощупал ткань и, выставив нижнюю губу, пробормотал:
— Таки импорт, но не бог весть что… Сегодня у нас какой день? Вторник?
И, загибая пальцы левой руки правой рукой, стал считать:
— Значит, среда, четверг, пятница. Я думаю, в пятницу, будем живы, вы сможете забрать ваш костюм.
Сказав это, он прищурил глаз и профессионально окинул фигуру иностранца с головы до ног.
Мотл Рабинович, надо заметить, был не из того сорта портняжек, которые обещают, а потом целый месяц водят вас за нос. К тому же такая малость: француз, маркизетовый маркиз, да еще из самого Парижу… Не говоря уж о том, что надо поддержать престиж ателье и всего Бельцкого района.
Сметано — считайте, сшито. В пятницу после обеда костюм висел на вешалке. Да какой еще костюм! По последнему крику моды! С отложными бортами, с косыми двустрочными лацканами, с секретным карманчиком для часов, с фигурным жилетом — словом, со всеми причиндалами. Не костюм, а зеркальце! И, обратите внимание, все было сработано без единой примерки, на глазок. Я сам этот костюм не видел, но люди говорят: что-то особенное!
Француз надел костюм и не поверил своим глазам: ни одной морщиночки, словно в нем и родился!
— Вы волшебник, мусью Рабинович! — ахнул он. — Сэ манифик! Ни один портной в Парыже не брался шить на мою фигуру…
— У вас в Париже, — срезал Мотл, — вы, может быть, и фигура, но у нас, слава богу, всеобщее эгалитэ. Равенство!.. Возьмите.
И он протянул маркизу маленький сверточек, завернутый в газету:
— У Нафтуле-шляпника, третья дверь слева, вы можете из этого остатка пошить себе кепочку…
Да, в свое время Мотл-портной имел имя. Но годы идут, и мало кто о нем теперь помнит. Только изредка какой-нибудь бывший клиент откроет шифоньер и, расчихавшись от нафталина, скажет: «Этот костюм пошил сам Мотл Рабинович».
Но вернемся к праздничному столу. Я вижу, реб Мотл еле сдерживается. Он хочет что-то сказать. Слова уже прыгают у него на кончике языка. И он говорит:
— Я думаю, — говорит он, — надо поставить хуппу. Так я думаю.
Его идея кружится над блюдцами и стаканами, как диковинная птичка, которая вдруг залетела в фортку из совсем другого мира, из давно забытого времени.
Жених с невестой моментально опускаются на землю. Зять, Давид Иосифович, замолкает, опускает поднятый палец и хмуро косится на старика, будто из его рта и в самом деле вылетела живая птичка и уселась ему на нос.
— Что вдруг хуппа?
— Хуппа? А что такое хуппа?
— Кто в наши дни ставит хуппу?
Реб Мотл растерялся. Сидит и моргает глазами.
А чудная птичка хуппа взмахивает крылышками, показывает всем хвостик и исчезает, растаяв в воздухе так же неожиданно, как появилась.
Счастливая парочка снова уносится в заоблачные выси, и родители продолжают свой разговор, словно ничего такого не произошло.
«Нет так нет», — подумал бы кто-нибудь слабохарактерный, но не Мотл Рабинович, в прошлом славный портной, а ныне пенсионер семейного значения. Да, товарищ Мотл, очевидно, с маркизами проще иметь дело, чем с собственными детьми. Неужто вы так все и проглотите? Это совсем не в вашей натуре.
«Ладно, — решает про себя старик, — по-вашему, я свою игру отыграл. Пусть так. Посмотрим…»
Картина вторая
Реб Мотл полночи мается без сна, подложив под голову костлявые жилистые руки, похожие на общипанные крылья старого петуха.
В окне висит луна, и чем пристальнее он в нее вглядывается, тем больше она напоминает ему человеческую голову. На лице ясно видны два глубоко сидящих глаза, бульбоватый, чуть свернутый на сторону нос, толстогубый рот. На левой щеке красуется бородавка.
Рабинович не может глаз отвести от ночного светила, смотрит восторженно, жадно, как маленький ребенок, впервые увидевший полнолуние. Он даже узнает там, на небе, какого-то старого знакомого. Но кого именно? Кто бы это мог быть? Ну конечно, Пиня-маршалик!..
В это самое мгновение луна, покачнувшись, сдвигается с места и, набирая ход, катится вниз, словно колесо с горы. Реб Мотл чувствует, как странное тепло разливается по его телу. Откуда-то издали слышится дребезжащий звон — это трясет колокольчиком Лейзер-водовоз, проезжающий по соседней улице со своей бочкой. Там и сям из темноты высвечиваются лица — два, пять, десять, двадцать, — толпа лиц, если так можно сказать. Когда-то Рабинович знал этих людей по именам и. прозвищам — разбуди его среди ночи и спроси, где каждый живет и чем занимается, — ответит не задумываясь. Но теперь, как ни силится, он нипочем не может вспомнить, кто они. «Что случилось? Неужто я умер и они пришли на мои похороны? Но
