Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

Наоми выскользнула из лавки так, чтобы Эвелин не успела заглянуть в темное и, судя по всему, пустое пространство внутри.

— Ну ладно, — ответила Эвелин, насупившись. — Давай постоим.

— И можно я надену тебе повязку? Доверься мне.

Эвелин посмотрела на шелковый галстук в руке Наоми, а затем перевела взгляд на подругу.

— Я тебе доверяю, — сказала она. — Понятия не имею, что происходит, но я доверяю тебе.

Она произнесла это абсолютно искренне, и, когда Наоми повязывала ей вокруг головы шелковую повязку, сквозь которую действительно ничего не было видно, по ней вдруг разлилось какое-то нежное, необъяснимое счастье.

— Готовы? — откуда-то слева донесся голос Уильяма — и ее сердце, подпрыгнув, бешено забилось.

— Готовы! — ответил другой голос, которому вторил близкий голос Наоми:

— Готовы!

В одно мгновение повязка упала с ее лица и перед ней предстали Джек, Уильям и мистер Мортон, стоявшие по обеим сторонам от двери, каждый с веревкой в руках.

— И… тянем! — скомандовал Уильям, и все как один дернули за веревки. Простыни, скрывавшие окна, вывеску — весь магазин, — слетели вниз, а Эвелин застыла на месте.

Она стояла как вкопанная, пытаясь осмыслить происходящее.

Магазин преобразился до неузнаваемости. Свежая надпись на вывеске сияла золотыми завитками, а прежде потрескавшийся фон теперь отсвечивал густым, черным глянцем, контрастировавшим с белой штукатуркой стен. Некогда разбитые фонари над вывеской теперь источали теплый, медово-желтый свет, заливавший мостовую мерцающими волнами. Казалось, даже окна были новыми: в каждом их стеклышке, словно в зеркальной мозаике, отражалось бледно-голубое небо — но, возможно, их просто отполировали до блеска.

— Что скажешь? — спросил Уильям, вставая перед ней так близко, что она почувствовала сладкий аромат воска в его волосах и свежий запах лимонного мыла.

— Это просто чудесно.

— Это все для тебя, Эвелин. — Он потеребил трясущимися пальцами воротник и предательски надломившимся голосом добавил: — Я так отчаянно хотел вернуться из Лондона успешным человеком, что забыл, как быть тем, кто я есть.

Не отводя взгляда от ее глаз, он взял ее руку и провел кончиком пальца по ее ладони. Тепло его кожи ощущалось даже через тонкую ткань перчатки, заставляя ее сердце трепетать.

— А тот, кто я есть, любит тебя, Эвелин. Всецело. Безгранично. Я перепробовал тысячу способов сказать это — писал и сжигал десятки писем, ибо слов недостаточно. Недостаточно их и для того, чтобы выразить, как сильно я сожалею о содеянном. О том, что солгал тебе, что запутывался в своей лжи все глубже и глубже. Мне хотелось… Мне хотелось показать тебе, как сильно я люблю тебя и как сильно раскаиваюсь. — Слезы уже катились по его бледным щекам, сверкая, подобно жемчугу, в лучах солнца, и ей захотелось коснуться его лица, смахнуть эти слезы. — Скажи, что я не опоздал, — умоляюще произнес он. — Что вы с Натаниэлем…

— Между мной и Натаниэлем ничего нет, Уильям, — ответила Эвелин с мягкой улыбкой. — Был только неловкий бал и тот ужин — на последнем ты даже присутствовал.

Уильям нервно сглотнул:

— Но я видел в театре, как он встал перед тобой на колени…

— Уилл подумал, что он делает тебе предложение, — вмешался Джек.

— Джек, ну бога ради… — сказал Уильям, краснея как мак.

Все это время Эвелин не выпускала его руки, и теперь, переплетя свои пальцы с его пальцами, мягко привлекла его к себе.

— Это не ты должен просить прощения, Уильям, — ласково сказала она. — Я сердилась на своего отца, но выместила свою злость на тебе. А ты этого не заслуживал. Ты заслуживаешь человека, который каждый день будет говорить, что любит тебя, что мы все просто люди, все совершаем ошибки и что тебя будут любить несмотря ни на что. Вот чего ты заслуживаешь, Уильям. Прости меня. — Она посмотрела ему в глаза, мягко прикасаясь ладонью к его подбородку и ощущая его трепет, созвучный ее собственному волнению. — Я люблю тебя, Уильям, — шепотом сказала она. — И буду любить тебя в горе и в радости, в успехах и в неудачах. Буду любить тебя несмотря ни на что. Если ты захочешь быть со мной. Если сможешь меня простить.

На его губах появилась улыбка — такая же теплая, как свет фонаря над их головами.

— Конечно же, я тебя прощаю. Ты прочитала, что написано на вывеске?

Она перевела взгляд на порозовевшие от декабрьского холода лица друзей, на сияющую улыбку мистера Мортона, стоявшего на пороге, а затем подняла глаза. На новой вывеске, озаренной мягким светом газовых фонарей, теперь вместо «Лавки Мортона» изящными золотыми буквами значилось: «Книжная лавка фонарщика», а ниже мелким белым шрифтом была подпись: «Основана в 1899 году У. Мортоном и Э. Ситон».

— Мой прадедушка не хотел, чтобы люди знали, кто он, — мягко произнес Уильям. — Стремился скрыть это. И долгое время я верил, что он поступал разумно. Но больше я так не считаю, Эвелин. Благодаря тебе.

— А еще потому, что во фразе «Книжная лавка Уильяма Мортона и Эвелин Ситон» слишком много букв для такой короткой вывески, — добавил Джек.

— Ш-ш! — шикнула Наоми.

— Я даже не знаю, что сказать, — произнесла Эвелин слабым, надломленным голосом.

— Обещай, что вернешься на работу, — ответил Уильям, поправляя упавшую ей на ресницы прядь волос. — Да, чтобы дела пошли в гору, придется много трудиться, но мы с тобой справимся. Я в этом уверен.

Эвелин тоже была уверена. Она знала, что они будут здесь счастливы, что у них все получится. Да, придется для этого попотеть, да, будут случаться плохие дни, но будут и хорошие, и она будет принимать их все, будет рада каждому дню, потому что она будет рядом с ним.

— Конечно, вернусь.

Улыбка Уильяма вспыхнула, словно луч солнца — яркая и прекрасная. Наклонившись к ней, он прошептал:

— Слава богу, а то я эту вывеску неделю раскрашивал.

— Она прекрасна, — ответила Эвелин.

— Я люблю тебя, — едва слышно произнес он, а затем поцеловал ее — и зима будто отступила, растаяв от жара его губ, нежных, как летний ветер. Тепло разлилось по каждой клеточке ее кожи, выступив на щеках румянцем и заставив сердце биться быстрее.

Позади них Джек издал громкий ликующий возглас, а затем крикнул:

— Ну теперь-то тебе придется послушать мой совет, после такого-то представления!

Уильям отпрянул, его лицо расплылось в улыбке; и Эвелин вдруг поняла, что они все еще стоят у входа в лавку и что на них смотрит вся улица. Но ей было все равно. Она даже помахала рукой Джерри, газетчику, который, приложив два пальца к губам, свистнул так громко и пронзительно, что по всему кварталу прокатилось эхо и у нее