Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков

Особенно в звездную августовскую ночь. Особенно за дубовым Виталькиным столом под открытым небом.

* * *

Утром выходим с отцом из домика, а на столе, под тем самым дубом, лежат забросанные желудями белые листы. Рядом стакан давно остывшего, недопитого, крепкого-прекрепкого шиповникового чаю. И только одно слово выведено на бумаге большими твердыми буквами: «РАССКАЗ». Мне Батька говорит:

– Запомни эту картину: и желуди, и чай, тут, видно, всю ночь шла работа, мы-то спать ушли, а люди перебирали сюжеты, искали образы, планировали раскадровки. И какая у бумаги содержательная белизна, не то что в какой-нибудь папке. Или там кабинете. Если на бумаге нет слов, это не значит, что она пустая.

Да, Николай Павлович Рыжков так и не написал книгу, хотя собирался до конца жизни. Он так и остался литературным проводником, а Зеленый остров, вполне может быть, так и остался лучшим в его жизни местом обитания. Местом свободы мысли и духа.

И когда я думаю об Отце русской демократии, да и обо всех островных Сократах, и о Батьке тоже, то представляю их всех за чудо-столом, сработанным великим умельцем Виталькой, за степенной философской беседой, звездной августовской ночью, под древним дубом, роняющим тяжелые желуди.

Запомнил, папа, запомнил…

От «ерша» до «кефали»

– Давайте завтра со мной к Юрию Ивановичу, Юра светлый человек, будет рад!

Мы соглашаемся. Мы внутренне ликуем. Мы нетерпеливо ждем завтрашнего утра.

Но не все так просто да гладко. Пути рыбацкие сложны и непредсказуемы. Да, на Зеленом мы долго маялись без лодки. И вообще без своего, родного, пристанища, где тебя всегда ждут, где тебе всякий рад. И потому, быть может, первый же выход на лодке с уютных, сработанных Виталькой, конечно же, мостков зеленоостровской Мекки превратился для нас в нелегкое, скажу так, испытание.

А дело такое вышло. Ну, привел нас Отец русской демократии на базу, к гостеприимному Юрию Ивановичу, познакомились мы со всеми сторожами-хранителями здешней гармонии и попросили лодочку. Мы – это я, папа, мама и брат мой Саша, заядлый, как я уж говорил, спиннингист.

Нам четверым сразу же предложили две большие, устойчивые, ходкие лодки – «кефали». Но надо было знать моих родителей, привыкших вести себя скромно. Даже более чем.

– Нет, – замахал руками отец, – мы же далеко не поплывем, мы тут, в маленьком заливчике, рядом с мосточками. Так что нам этой железненькой лодочки хватит.

И показал на кургузую, действительно отнюдь не деревянную лодчонку. Как только не уговаривали моих сесть хотя бы в одну просторную «кефаль», какие только доводы не приводили. Все зря.

– Ну, дело ваше, Владимир Иванович, – пожал плечами Виталя. – Берите своего ненаглядного «ерша».

Оказалось, что так прозывалась приглянувшаяся папе кургузая и куцая, правда на ерша похожая, лодочка-жестяночка.

Два слова буквально о психологии. Такой зеленоостровский отступ. Для рыболова без лодки, свыкшегося уже с трудностями береговой ловли, со всеми этими топями, зарослями, колкими кустами, зацепами, комарами, всякая держащаяся хоть как-нибудь на воде соломинка – что лодка. Цыганова бударка – что небольшой корабль. Поэтому, я думаю, неудобный «ерш» показался папе и верхом комфортабельности. Мама согласилась: а вдруг наедут отдыхающие, а мы чужие лодки занимаем. Нам правда и «ершика» хватит. И только Саша, всегда имеющий свое мнение, заикнулся было, что, может, ему, как спиннингисту, разумно было бы занять удобную «кефаль», однако его инициатива не нашла поддержки.

И мы действительно, как есть вчетвером, разместились в двухместной (если честно, в полутораместной) посудинке.

Мы отплываем, мы торжествуем, мы обретаем свободу. Больше нет береговых коряжистых ограничений, все водные пути открыты!

Я на веслах, Батька на носу, Саша и мама на корме.

– Главное, термос не забыть, – в очередной раз напоминает отец, с каким-то особенным пиететом относящийся к старенькому, облупленнному, но очень вместительному и все еще отлично держащему температуру термосу. – С таким термосом любая жара нипочем!

Грести тяжело, нос «ерша» то и дело норовит забраться в воду, железное дно и борта угрожающе быстро нагреваются на июльском солнце.

Подплываем к водной траве. Отец бросает якорь с носа.

– Нэля, Саша, – говорит, – теперь корму заякорить нужно.

Саша осторожно опускает якорь в воду, и он быстро тонет, утягивая за собой обрывок слишком короткой для пятиметровой глубины веревки. Она, извиваясь, неумолимо исчезает где-то там, среди упругих кувшинковых стеблей.

– Почему корму болтает? – недовольно спрашивает отец. – Подкармливать нужно одну точку, а нас то туда, то сюда по воде водит. Саш, натяни веревку потуже.

– Не могу, – флегматично отвечает Саша. – Якорь на дне.

– Я знаю, что на дне. Ты веревку подтяни просто.

– Да нет, совсем на дне. Вместе с веревкой.

– Утопил?

– Утопил…

Саша не любит признавать ошибок, стоит на своем до конца. И победоносно добавляет:

– А для блеснения даже лучше, что вертит, – можно разные места облавливать.

– Ваня, ты почему не проследил? – негодует отец. – Ну этот, блеснильщик, с ним-то все ясно, но ты же опытный человек. И опять карку раскрыл!..

Последний аргумент задевал действительно за живое. Обидно, знаете ли…

– Не трогай ребенка, – вмешивается мама. – Мы же отдыхаем просто. Вон сколько воды – лови хоть с этого борта, хоть с другого. А я постелю что-нибудь на дно и прилягу. Позагораю…

– Я тоже загорать решил, – поддерживает идею Саша. – Сейчас только вон под те тростники воблер заброшу, щучку возьму и прилягу. А вы ловите свою шелупень.

Саша, длинными своими руками, делает могучий замах, воблер, вооруженный парой острых тройников, злобно впивается в рукав моей ветровки. Я резко подскакиваю и задеваю стоящий рядом на узеньком лодочном сиденьице термос. Как будто в замедленной съемке (кинорежиссер-лещатник, с которым мы пока незнакомы, внимание!), начинает он качаться. В одну сторону, в другую. В одну, в другую. И, не найдя равновесия, все-таки падает. Прямо на железное дно.

– Ой. – Откуда-то из-под лавки приподнимается мама. – Тут, кажется, что-то разбилось.

– Как разбилось? – переспрашивает отец, не желая верить в случившееся.

– Вдребезги, Володя. Колба будто взорвалась…

Папа молчит какое-то время. Смотрит на синюю воду залива, на веселую летнюю рябь. И вдруг с облегчением говорит:

– Ну и ничего. Он все равно старым был. Новый надыбаем где-нибудь. Ваня, ты мне червячков передай, они там, рядом с тобой, в мешочке. Я успел подкопать пару десятков.

Я оглядываюсь, припоминаю, что мешочек и правда был под рукой. И с ужасом понимаю, что задел рукой не только термос, но и мешочек. Тоже