СВО. Из 200 в 300 и 500 (Второе рождение "разбойника" Женьки) - Михаил Востриков
Оля и Коля
Шесть часов утра. В квартирах заводчан хором звенят будильники. По двору бежит здоровенная тётка в комбинации с голыми ногами и в резиновых сапогах. Её зовут Оля:
— Лю-ю-юди! Убивают!
За ней несётся тщедушный мужичок в сатиновых «семейных» трусах, в майке-«алкоголичке» с проймами до пояса и тоже в резиновых сапогах на голых худых ногах. Его зовут Коля. Он держит наперевес, как копьё, доску, выломанную из строительного забора, откуда угрожающе торчат кривые ржавые гвозди-«сотки».
Это муж и жена — семья из первого подъезда, они с Перевалки и так часто бегают. Сейчас приедет милиция, вызванная соседями, мужика скрутят и увезут в «обезьянник», а он, скрученый, будет плевать жене в лицо и орать на неё матом. А в обед Оля пойдёт в околоток и будет умолять ментов отпустить её разлюбезного Коленьку. Уговорит, кому он там нужен. И потом, буквально, за ручку поведёт его домой. И будет он тих, вял и как пришибленный. До следующего раза.
С добрым утром, родная Яма — новосибирский Станиславский жилмассив!
* * *
В общем «милое» местечко была эта Яма. Сейчас там и близко такого нет, тихий зелёный район. Только вот ребятня из дворов куда-то подевалась. Но сейчас так везде, ибо гаджеты!
Яма изувечила не одну пацанскую судьбу. Не сказать, что все, кто оттуда, стали записными ворами и бандитами… нет, есть и приличные люди. Но вероятности были очень высокими! И судьбы какие-то одинаково тусклые. Тот умер, тот спился, того зарезали. А Юрку Фрола с его громадным тюремным сроком уже в наше время просто отпустили с зоны домой — умирать, сактировали по здоровью. Вон он, в мастерской «Чиним всё!» трудится, замки без ключа за деньги открывает, худой, как спичка. В общем, поднялись только те, кто вовремя из Ямы свалил. Ну почти!
* * *
Женька рос с некоторыми задатками лидера, которые в нём, видимо, и почувствовал добрый дядя Председатель и, возможно, даже хотел со временем втянуть его в свой деловой оборот. Но лидером Женька не стал. Вернее, перестал им быть. Ещё в седьмом классе он бросил свою перспективную по советским временам и многообещающую должность председателя совета пионерской дружины школы. И как отрезало, стал плохим — прогульщиком и двоечником. Почему? Да чёрт его знает, стал.
Мама Аня здорово переживала, она уже рисовала себе картины Женькиного благополучного будущего с движем по партийной линии. Но всё было напрасно, а бить детей в семье не было принято ни по какому поводу. Может, зря?
Осиный мёд
Больше всего юному Женьке летом нравилось жить на даче, в заводском посёлке, на берегу одной из тёплых обских проток, недалеко от пристани «Ягодная». Добраться до дачи можно было и на автобусе или на машине с родителями, но Женька предпочитал вот так, по воде, на рейсовом теплоходе, каждый час отходящим от «Речного вокзала». А-х-х какие виды открывались с середины красавицы Оби на её берега, не передать!
Малина, смородина, крыжовник, клубника, яблоки, зелень, молодая картошка, огурцы, помидоры — всем этим мама Аня потихоньку торговала на стихийном рынке рядом с метро «Студенческая», но Женьке тоже перепадало. Красота!
На участке шесть соток, как у всех, стоял их двухэтажный домик А на шесть. Ну как двухэтажный… Вторым этажом считалась мансарда под ломаной крышей с большими окнами по торцам. Попасть туда можно было с кухни первого этажа через люк по приставной лестнице. А если лестницу втянуть за собой, а люк закрыть изнутри на щеколду, то уже никак.
Отделки на мансарде не было никакой, всё как на обычном чердаке: открытые стропила под шифером; «лампочка Ильича» без выключателя, которую надо было вкручивать до конца, чтобы она горела; половые лаги, засыпанные керамзитом и накрытые толстой фанерой; на большее у бати рук не хватило. Но это Женьку ничуть не смущало. Это была его личная комната площадью аж тридцать шесть квадратов, и она ему очень нравилась! У кого ешё из пацанов была такая большая личная комната? Правильно, ни у кого!
И вообще, отдельные комнаты для детей в двух- трёхкомнатных хрущевках-распашонках Ямы, были такой редкостью… семьи по четыре-пять, а то и больше человек, жили в этих квартирах, откуда же им взяться? Ни поваляться сколько хочешь, ни музыку послушать… поел по-быстрому на пятиметровой кухне и на улицу, там в любую погоду ждали такие же «бескомнатные» друзья и там было куда как свободнее, чем дома.
На дачной мансарде было очень хорошо! Там Женька обустроил себе роскошное спальное место — матрас, подушка и одеяло, прямо на полу — простенькая кассетная магнитола, балдей, не хочу. И главное, к нему никто не мог залезть без стука, лестницу-то он предусмотрительно втягивал.
Но на своей замечательной мансарде Женька только ночевал, а все остальное время он проводил на улицах и в окрестностях посёлка, как с дружками, так и без — просто, бродил по улицам и глазел по сторонам. Участки у всех были крошечные, домики выходили верандами на улицу, и вся жизнь их хозяев шла на виду, как на театральной сцене. Здесь все друг друга знали и особо не смущались своих дачных «нарядов» и застольных разговоров. Заводчане же…
— Здрасте, Тетьзин, Дядьвов! А Витя ещё спит?
— Здравствуй, Женя! Встал, завтракает, сейчас позову. Вы куда собрались-то с утра, с ведром и верёвкой?
— За осиным мёдом! Осиное гнездо высмотрели на дубе, что на поляне перед протокой. Огромное гнездо, с ведро. Торопимся, пока другие не прибежали, говорят, осиный мёд дорогой. А верёвка, чтобы ведро с мёдом спускать с высоты.
— А палка зачем?
— Мёд в гнезде перемешивать, чтоб самотёком лился.
— Что-о⁈ А-а-а… ну да, конечно.
И через пятнадцать минут глумливо хихикающие Витины родители, уже вместе с Женькиными, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть юных апиологов, прятались в зарослях малины возле штакетника, выходящего, аккурат, на поляну с дубом, где наблюдали такую картину:
Первым на дуб полез Витя. Он умостился на ветке рядом с, действительно, приличных размером осиным гнездом, привязал ведро к верёвке и махнул рукой, готово! Вторым на дерево залез
