Павлик - Юрий Маркович Нагибин
— Давайте поменяемся с вами, Любовь Ивановна, — сказал Ржанов, чуть нахмурив брови, — садитесь вы за корректуру.
Он встал, расправил плечи и, на секунду прикрыл рукой уставшие глаза, шагнул к кассам.
Снаружи часто забили зенитки. Ржанов с выжидательной улыбкой глядел на темное окно, за которым распускались бледно-лиловые сполохи. Вельш, по-птичьи склонив к плечу маленькую, острую голову, смотрел на противоположную окнам стену, по которой пробегали тревожные отсветы. Трусость позволяла Вельшу наблюдать лишь тень близящегося несчастья.
— Ах, но ведь они бомбят только по утрам! — возмущенно воскликнула Кульчицкая. Это прозвучало так наивно, что все, кроме Вельша, улыбнулись.
— Они, наверное, спутали… Им бы советоваться с вами, Любовь Ивановна, — сердито проговорил Вельш.
Звуки разрывов приблизились и будто участились. Уже стал слышен прерывистый гул моторов. Затем был долгий всасывающий звук, перешедший в оглушительный вой, разрыв, бледная световая тень пронеслась по комнате, что-то рухнуло, треснуло, затем тишина, даже не тишина, а какая-то тяжелая обморочная пустота, и в этой пустоте стеклянно прозвенел чей-то голос:
— Пикирующие!..
— Та-та-та-та-та, — застучали пулеметы, и вслед падение чьего-то тяжелого тела.
— Что такое? — раздался спокойный и по-новому властный голос Ржанова.
— Товарищ Вельш лег на пол, — пояснила Кульчицкая.
Снова тот же долгий всасывающий звук, разрыв, еще и еще. Захлопали двери, чудовищный сквозняк продул насквозь здание, с сухим треском посыпались стекла. В окно заплясали розовые отблески, где-то горело. Снова пустота, и только в выси ревели моторы.
— Ступайте вниз, товарищ Вельш, — сказал Ржанов. — И вы, Любовь Ивановна.
Павлик, по обыкновению, остался. На фоне окна маячил лошадиный профиль Енютина. Старый наборщик спокойно курил, держа папиросу огоньком к ладони. Он равнодушно относился к бомбежкам и никогда не прекращал работы. Он поступал так не из презрения к смерти, просто в его голове не укладывалось, что такого вот старого наборщика с двадцатипятилетним стажем может убить.
Оглушительно трахнуло где-то совсем рядом, задрожали стены, заходил под ногами пол, и негромкий, но очень серьезный голос Ржанова произнес:
— Ложись!
Повинуясь этому голосу, Павлик хотел распластаться на полу, но не успел. Взрывная волна пронизала комнату. Сильным толчком его отбросило к стене, и на какие-то секунды он утратил сознание.
Когда Павлик пришел в себя, в комнате горел свет, окно было плотно завешено, посреди комнаты, неподвижно уставившись в пол, стояли Ржанов, Енютин и Петров. Павлик осторожно, как балансер на проволоке, подошел к ним. На полу лежали груда литер, клише заголовка «Soldaten-Front-Zeitung», металлическая доска и пучок веревок — все, что осталось от первой полосы первого номера «Фронтовой-солдатской».
— Хулиганство, — произнес Енютин, это была первая разумно выраженная мысль, какую Павлик от него услышал.
Снова разрывы, теперь уже в отдалении. Павлик отогнул край бумажной шторы окна. Над вокзалом стояло дымчато-багровое зарево:
— Опять бомбят дорогу…
Енютин и Петров стали подбирать уцелевшие куски набора и выкладывать их на доску.
— А все-таки газету мы сдадим, — тихо и зло сказал Ржанов.
Петров, словно в испуге, вскинул тонкие брови, взгляд его ясно говорил: да ты, никак, тронулся, милый друг…
Снизу вернулись Кульчицкая и Вельш.
— Понимаете ли, ночью это переносится еще хуже, чем днем, — хмуро и смущенно сказал Вельш, шинель его спереди была густо вымазана глиной.
— Вы схватите простуду, — заметила Кульчицкая. — Нельзя так безрассудно бросаться на холодную землю.
— Не у всех такие лошадиные нервы…
Обычно Вельш был до приторности вежлив, подчеркнутой, навязчивой вежливостью, но от страха он грубел. Лицо Кульчицкой покрылось пятнами:
— Я не знаю, какие у меня нервы, но не могу понять, как можно настолько себя терять…
— Бросьте демагогию! Я вовсе не скрываю, что я не герой.
— Давайте работать, товарищи, — прервал их Ржанов. — Нам надо поднажать, первая полоса рассыпалась.
— Как так — рассыпалась?
— Вот, взгляните.
— Значит, опять не спать ночь? — криво усмехнулся Вельш. — Ну что же, война…
— Разрешите войти, — послышался ясный девичий голос. Все оглянулись. В дверях стояла маленькая девушка с чемоданом в руке. Из-под сдвинутой набок ушанки выбились иссиня-черные волосы. Смуглое лицо с несколько крупноватым носом и ослепительно белыми зубами сразу выдавало армянку, и удивительными на этом восточном лице казались голубые славянские глаза.
— Может, я не по адресу? — сказала девушка. — Мне нужна «Фронтовая-солдатская».
— Нет, нет, как раз по адресу, — радостно ответил Ржанов.
— Чудесно! Я прислана к вам на должность корректора. Меня зовут Белла, Белла Геворкова.
— Вы приехали с московским поездом? — спросил Белый.
— Ну да, только что…
— Вы попали под бомбежку?
— Ох, да! — засмеялась девушка. — Это так здорово! Я сразу почувствовала себя на войне. Как интересно!..
— Интересно?
Во взгляде Вельша скользнуло недоброжелательство: человек, так относящийся к бомбежке, не мог рассчитывать на его симпатию. Но для остальных приход Беллы был радостью.
Детская непосредственность Беллы чувствовалась во всем — в голосе, в улыбке, в блеске глаз, даже в том, что она назвала свое имя раньше фамилии.
— Вишь, клоп, да не тот! — добрым голосом сказал Енютин. — Кому заплата, а ей зарплата.
— Что это? — с интересом спросила Белла.
— Фольклор, — пояснил Ржанов, их улыбки встретились.
— Как удачно, — сладким тоном заметил Вельш. — В такой трудный момент к нам прибыло подкрепление.
— Да что вы, товарищ Вельш, девушка прямо с дороги!
— Я ни капельки не устала, я прекрасно ехала, у меня была верхняя полка. Разрешите мне поработать, я вас очень прошу! — Белла трогательно сжала руки, маленькие, с суховатыми пальцами подростка.
— Как же с вами быть? — раздумчиво произнес Ржанов. — Прежде всего вас надо куда-то пристроить.
— Разрешите мне просить товарищ Геворкову разделить со мной мою комнату? — церемонно сказала Кульчицкая.
— Спасибо! Большое вам спасибо. Только можно, я все-таки останусь!
— Ну, оставайтесь, — развел руками Ржанов. — По правде сказать, мы совсем зашились.
— Значит, хорошо, что я приехала?
— Еще как!..
— Ой, как я рада! А то мама все твердила: без тебя там, что ли, не обойдется!..
Бледная приволховская заря проникла в комнату, смешавшись с тусклым светом электричества и сизыми клубами табачного дыма. В этот тяжелый предрассветный час с людей будто сходит лак, все меты времени с печальной откровенностью выходят наружу. И только с Беллой ничего не мог поделать этот час-разоблачитель. Голубые глаза ее потемнели, она старательно терла их кулаками, чтобы
