Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

— Тпру-у-у! — загудел густой, утробный бас Кенсорина Прохоровича Крылосова, нового председателя колхоза.

Нюра обеими руками подхватила мешок и с маху закинула его в близкую, раскрытую дверцу стайки. Оттуда выскочили, фыркая, давясь и перепрыгивая друг через дружку, ошалелые с перепугу овцы.

Калитка резко и широко распахнулась, и в ней показался человек. Все с иголочки было на новом председателе, все яркое: и хромовые зеркальные сапоги, и голубые галифе с алыми кантами, и ватная фуфайка защитного цвета, и фуражка из зеленого «диагоналя». И сам он был здоровый, розовый, как человек, который полнотой еще не страдает, но уже заметно пошел в налив.

— Ба! — вроде бы удивился председатель, нежданно у самой калитки натолкнувшись на людей. — О чем разговор? Что за собрание у вас тут с утра?!

Ему почему-то всегда казалось, что люди заняты ненужным разговором и их следует развести по местам.

— Здравствуйте, Кенсорин Прохорович! — добросердечно сказал ему дед Степан, приподняв шапку над головой и кланяясь.

— Здравствуй, — нехотя, не глядя, как бы между прочим ответил Кенсорин Прохорович и строго спросил у Нюры: — Чего собрались, спрашиваю?

Новый председатель от всех своих предшественников отличался одним уж тем, что обладал так называемым луженым горлом. Им он издавал такой силы звуки, что они сливались в сплошное рокочущее «ба-ба-ба», и этот рокот был слышен в любом конце села в любую погоду.

— Ну что, воды в рот набрали?

— Да вот, Кенсорин Прохорович, Анисья отпрашивается у меня на базар, а я говорю: повремени, пока картошку всю не уберем.

— Нет! Нет! Нет! — заладил председатель рьяно, как будто Анисья в самом деле обратилась с такой просьбой, и именно к нему. — Нет! Не сметь! Не разрешаю!

Осмелевшие было овцы вновь шарахнулись и скрылись в темном углу двора, под навесом.

— Мы, Анна Ивановна, к тебе, — сказал председатель, сразу перестав замечать и деда Степана, и Анисью. — По очень важному вопросу.

— Проходите, Кенсорин Прохорович, чего же на улице, проходите в избу, — всполошилась Нюра.

Тот выглянул на улицу и позвал кого-то.

Во двор вошел низкорослый, худощавый человек.

— Здравствуйте, товарищи! — мягко выговорил он и, улыбаясь, пожал всем руки. Нюра не знала, кто этот человек, хотя и видела его уже несколько раз. Слыхала, что он из области будто бы приехал.

Когда председатель и человек из области загремели по ступенькам крыльца, Нюра торопливо выговорила другим своим ранним гостям:

— Живо! Как принесли вдвоем, так и отнесите это добро на место! — она кивнула на дверь стайки. — Я не видела, ничего не знаю. Забудьте и сами, что случилось.

— Вот это верно! — обрадовался дед Степан. Он взвалил мешок на плечо и спорым шагом вышел в калитку, не захлопнутую председателем.

Анисья задержалась и еле слышно шепнула:

— Нюра…

— Чего тебе?

Анисья затеребила шаль, пряча глаза, лицо.

— Нюра… Я никогда не забуду…

— Ну, ладно! Мне некогда! Пошла! — сказала Нюра и одним толчком в тугое Анисьино плечо вытолкнула ее на улицу. Закрывая калитку, услышала тихие покаянные всхлипы…

Кенсорин Прохорович сидел на передней лавке, опершись боком о стол, и лениво дымил повисшей в уголке рта папироской. Он смотрел в надпечье и трубил:

— Агаша! Я вылечу твою хворь! У меня все будут работать.

Мать только вздыхала и охала вполсилы.

Начальник из области сидел на табуретке у окна во двор. Он ссутулился, опершись локтями о колени, улыбался и все разминал папироску, должно быть, не решаясь прикурить.

— Нюр-р-ра! — било в уши наотмашь. — Что же ты свою мать не уважаешь? Это куда годится! Прямо неудобно за тебя становится, ей-богу!

— А что такое, Кенсорин Прохорович?

— До чего же ты додержала свою мать на печи! Она уже и слезать оттуда не может! У ней, поди, пролежни на всех боках! Разве можно так, Нюр-ра!

Нюра не выдержала, ушла в придел, будто там у нее неотложное дело. Оттуда подала голос:

— Маме здоровье не позволяет. Нельзя, Кенсорин Прохорович, так шутить над больным человеком.

Но председатель не слушал ее, он уже гудел о другом, похоже, отвечая на какой-то вопрос своего спутника:

— Она у меня молодец! За Нюру я всякому морду набью!

Тот, из области, должно быть, еще что-то спросил у него.

— А? — переспросил председатель и, кашлянув будто в бочку, забабакал с новой силой: — Не-ет, тут немножко по-другому! Мужа у нее нет. Парень был, Степка, знал я его хорошо! Так вот они не успели пожениться — война началась. Ну, известно, с войны он не вернулся. Сын у нее есть, а как же, сы-ы-ын! Да вот еще беда приключилась с ней — приняла двоих чужих ребятишек…

Стекла дребезжали и дребезжали. Едкий табачный дым повалил и сюда, в придел, щипал глаза, перехватывал дыхание. Нюра прижалась к пронзительно холодному кожуху голландки и туго-натуго обхватила свои плечи. Щеки ее горели. Ей казалось, что ее бесцеремонно раздевают и, обнаженную, ощупывают холодными и грубыми руками. Как бы еще дети не проснулись!

Нюра натянула на себя старую, девичьих времен, выцветшую вязаную кофточку и вышла к гостям.

— Кенсорин Прохорович, вы говорили, дело у вас ко мне?

Мужчины переглянулись и разом посмотрели на печь. Мать прибавила громкости в стонах.

— Мы, собственно, хотели посмотреть на вашу картошку, — сказал тот, из области. — Если не возражаете?

— Колхозную, что ли? — Нюра пожала плечами.

— Давайте так и сделаем! — прихлопнул по столу председатель. — Мы, значит, поедем, а ты, Нюра, подбежишь туда вскорости. Там и поговорим обстоятельно. На месте-то оно сподручнее будет.

— Зачем же? — мягко улыбнулся тот, из области. — Она сразу поедет с нами. Это проще и быстрее.

2

Сели, поехали — председатель кучером на облучке, Нюра с улыбчивым человеком из области в корзинке ходка. Правда, сидеть бы с вожжами в руках впереди Нюре, да этот обходительный человек в плаще как-то просто и вроде незаметно сумел распорядиться, и возвысился над ними ездовым Кенсорин Прохорович.

Видно было, что ему очень неприятно сидеть на облучке: он сильно ссутулился, натянув фуражку козырьком на самые глаза, и нещадно понукал ожиревшего, тяжелого на бег Самсона. К слову сказать, с его заступлением в председатели жеребец вышел из-под власти бригадира. Яшка Малов трясся теперь на исхудалом, ни на что доброе не годном меринке.

Иней подался под первыми лучами солнца, трава влажно зазеленела, как после дождя, и земля запарила еще пуще. Тени от домов, заборов и столбов видны были не только на земле, но и в воздухе, густом и сизом