Ответственный представитель - Борис Захарович Фрадкин

— Да вы-то разве не знаете?

— Там люди специально сидят на термообработке, — ворчал Коньков. — Если они вам скажут то же самое, что думаю и я, значит, у вас будет самое безошибочное решение.

«Посоветуйтесь с тем-то», «позвоните тому-то», «выясните у того-то», — вот все, что Владимир слышал от Конькова в ответ на свои вопросы. И лучше было советоваться, звонить и выяснять, ибо Коньков с изумительной точностью угадывал (или знал заранее), кто и что ему ответит. Он не разрешал Владимиру принимать на свое усмотрение ни одной цифры в чертеже. Владимир должен был доказывать ему, откуда взяты данные и почему взяты именно эти, а не другие.

Окна комнаты, в которой работала группа бортового инструмента, выходили в сторону машиностроительного завода, и Владимир часто, отвлекаясь от работы, рассматривал белоснежные корпуса цехов с высокими кирпичными трубами. Он прислушивался к рокоту моторов, заставлявшему вибрировать стекла в окнах. Там, на заводе, люди занимались настоящим большим делом. Они создавали то, о чем мечтал он, Владимир: сердце машины — мотор…

Ему казалось, что между комнатой, в которой он сидит, и заводом, на который он смотрит, не триста-четыреста метров, а бездна, измеряемая многими сотнями километров.

Бывая изредка на заводе для согласования различных вопросов, Владимир имел возможность видеть и самые моторы, сходящие с конвейера цеха. Да, это были плоды творческой мысли! А проектирование ключей казалось мелкой, совершенно несоизмеримой с проектированием моторов работой.

Владимир никак не мог заставить себя полюбить «ключики», победить свое равнодушие к ним, возникшее с первого дня прихода в отдел. Выполняя порученное ему задание, Владимир никогда не чувствовал вдохновения, не чувствовал того творческого подъема, который является непременным спутником в работе любого конструктора. А от Семена одно за другим приходили письма. Он, как и обещал, писал очень аккуратно, хотя времени на это у него было значительно меньше, чем у Владимира.

Сначала он писал о своем переезде из Москвы в один из городов, где находилась школа летчиков-истребителей. Затем он сообщал о впечатлениях от первых полетов на боевых машинах и о своей учебе.

Конструкцию мотора и самолета Семен знал прекрасно, знал не только теоретически. Он имел звание пилота по классу учебных машин. Это звание он вместе с Владимиром получил после окончания занятий в аэроклубе. Ему оставалось только овладеть мастерством вождения боевых машин да изучить технику воздушного боя.

Прошла зима. Немцев разбили под Москвой, но их перегруппировавшиеся полчища начали наступление на юге, устремляясь на Кубань, к Сталинграду. Настало тревожное время, приближались решающие сражения.

И вот в одном из писем Семен сообщил, что его назначили в дивизию, вооруженную истребителями с моторами, изготовленными тем самым заводом, рядом с которым работал Владимир. Эти моторы проектировались в такой же комнате, в какой он проектировал свои «ключики». Моторы создавались незнакомыми Семену людьми, а Владимир, его задушевный друг, мечтавший о создании лучшего в мире мотора, сидел над вещами второстепенной важности.

В следующем письме Семен уже сообщил о своем боевом крещении. Он вступил в войну.

Это письмо было очень длинное. Семен, когда писал его, вероятно, захлебывался от восторга и был полон еще не остывших переживаний. Владимир, читая письмо, задыхался от волнения. В душе его возникали самые противоречивые чувства. Он восхищался своим другом и готов был кусать пальцы с досады на собственные неудачи. Ах, как ему опротивели его «ключики» после этого письма Семена!

Несмотря на все это, Владимир работал вполне добросовестно. Однажды, когда ему попался один из его самых первых чертежей, он был приятно удивлен, сравнив его со своими последними работами. Теперь было совсем не то! Владимир действительно овладел чертежным искусством. Ничего похожего на чертежи, которые он выполнял когда-то в институте. Но ведь дело-то было не в форме, а в содержании. Не мог же он похвастаться перед Семеном, что стал прекрасно чертить, чертить так, что даже придирчивый Коньков не находил в его чертежах абсолютно никаких изъянов. Впрочем, это отнюдь не улучшило его взаимоотношений с Коньковым. Каждый раз, когда Владимир сдавал руководителю очередное выполненное им задание, разговор принимал форму самого ожесточенного спора.

— Когда вы, наконец, поймете, что у вас нет стиля? — возмущался Коньков, и его часто моргавшие глаза перебегали с чертежа на лицо Владимира, с лица Владимира куда-то в сторону, потом опять на чертеж. — Стиль, понимаете, стиль? У каждого конструктора должен вырабатываться свой строго определенный стиль. Вы уже больше года работаете в отделе, а взгляните на свои работы: каждый раз все по-разному!

— И какой это такой стиль может быть в молотках и отвертках? — усмехаясь, говорил Владимир. — Стиль в предметах, известных человеку еще со времен каменного века и дошедших до наших дней без существенных изменений?

— Вот в том-то все и дело. Вещь давно известная, а вы сто раз подходите к ее созданию со ста различных сторон. Даже молоток у вас один раз начерчен справа налево, другой раз слева направо. Я уж не говорю о том, что и размеры вы проставляете то над проекцией, то под проекцией, то вдруг на самой проекции.

Признавая в душе правоту Конькова, Владимир все-таки находил возражения. В нем явно жил дух противоречия, иначе зачем ему было это делать? Острый нос Конькова начинал постепенно краснеть от возмущения, голос переходил на все более высокие ноты, привлекая внимание работавших вокруг конструкторов. Задетый за живое, даже после того, как Владимир умолкал, Коньков долго еще отчитывал его. Сидя рядом, Владимир с тоской ожидал, когда, наконец, иссякнет его красноречие.

Коньков так любил читать нравоучения, а Владимир так не любил их слушать! И все-таки Коньков всегда и во всем бывал прав! Владимир, к своему сожалению, не мог не признавать этого. Коньков, несомненно, проявлял такую необычайную придирчивость благодаря искренней и подчас какой-то болезненной любви к своей работе. Когда Владимиру удавалось смирить свое негодование, вызванное слишком длительными нравоучениями Конькова, то он сначала удивлялся, а потом восхищался отношением к труду этого странного, безусловно цельного человека.

IV

Однажды, подозвав к своему столу Владимира, Коньков сказал:

— Необходимо немедленно спроектировать торцовый ключ для штуцера бензопомпы и ввести его в бортовую сумку. В нем может оказаться серьезная необходимость. Имелся случай самоотвертывания. Понимаете? Торцовый ключ. Постарайтесь сделать что-нибудь оригинальное.

Владимир взял в архиве чертеж штуцера, сел к своей чертежной доске, и через полтора часа ключ уже был готов. Владимир вовсе не старался придумывать что-нибудь оригинальное. Спроектированный ключ отвечал всем требованиям