Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Сказала и покраснела до ушей. Словно великий грех совершила перед небом и перед Даниэлом. Даниэл опешил: не думал, что после всего случившегося матушке Наргиз можно что-нибудь послать. Отложил в сторону платок:

— Раз подумала, отошли. И несколько метров материи отрежь, отошли.

Сатик обрадовалась, и Даниэл приободрился.

Когда Даниэл вышел из дому, она отрезала материи, завернула в нее конфет, сахара, мыла. Вспомнила, что у матушки Наргиз лампа треснутая. Лампу новую взяла, спичек и все это с трудом приволокла в дом к Оваку.

— Салвизар, — сказала она, — не обижайся, что я в дом твой пришла, не считай меня бесстыжей.

И заплакала.

Это был первый дом, в который она зашла после побега.

— Да почему ж я тебя бесстыжей считать стану? — удивилась Салвизар. — Муж твой не в армии, не в тюрьме, чтоб сказать: не дождалась, бросила. Какая вдова замуж не хочет?

Салвизар дом заперла, чтоб случайно матушка Наргиз не заглянула и не нарвалась на сноху.

— Даниэл хороший человек, хороший хозяин, — добавила она, — а ты терпеливая женщина, на все руки мастерица.

— Салвизар, я к тебе с просьбой. Умоляю, не откажи. От своего имени вот это передай маре. День и ночь за тебя молиться буду.

Салвизар взглянула на увесистый узел:

— Доброе у тебя сердце, Сатик. Я, конечно передам. Но пройдет время, скажу, что от тебя.

— Не надо, она обо мне слышать не хочет. Как вспомнит Даниэла, и рубаху, и шаль — все выкинет.

— Ну как хочешь, — согласилась Салвизар.

Сатик быстро шла по улице — домой возвращалась.

Вдруг оклик:

— Бесстыжая! Вроде бы не видит!.. Хоть бы уж другой дорогой ходила!

Она подняла глаза. И увидала прямо перед собой матушку Наргиз. Ноги у Сатик задрожали, сердце оборвалось, она грохнулась на колени:

— Прости меня, маре, я молодая, не устояла.

Из глаз ручьями полились слезы.

— Дала б мне стакан яду, а потом уж ходила, шлендра! Стакана яду пожалела?

— Маре!..

И не нашла больше слов.

На улице показались люди. Матушка Наргиз заплакала снова по покойному сыну и вся в слезах ушла. Сатик закрыла лицо платком, побежала домой.

К Асатуру гости заявились из соседнего села. Сняли обувь, забрались на тахту, уселись на ветхом паласе.

— А говорили, что Асатур хороший ковер купил, — сказал один из гостей, большеротый.

Второй, у которого ногти были такой длины, что вот-вот завиваться станут, одернул его:

— Тебе-то что? Может, и не покупал.

— А пусть спросит, в этом дурного нет, — встряла жена Асатура. — Был у нас ковер, как же не был! Асатур его из Шарура привез. Но коммуну создали — и ковер отобрали, и от дела нас оторвали, и от людей.

Она сказала это таким тоном, будто коммуна — разбойник с большой дороги, появился ночью на пороге дома Асатура, наставил ружье на него, схватил ковер — и поминай как звали.

— Ой-ой-ой! — покачал головой большеротый, сочтя это большим несчастьем.

Он так и не понял, зачем понадобилось отбирать ковры и утварь, ведь вещи эти нужны только в домашнем обиходе, а теперь валяются без дела на складе.

Три десятилетия войн и невыносимых испытаний, резня, потоки беженцев, повсеместный голод до такой степени изнурили село, что все, что можно было продать, крестьяне старались продать за кусок хлеба. Во время нэпа началось некоторое оживление. Даже покупка простейшей утвари говорила о том, что люди уже начинают вставать на ноги. Ведь в течение многих лет крестьянин не представлял, что можно купить что-нибудь, кроме продуктов питания. И, видимо, поэтому и ковер, и другие приобретения в их глазах обладали теперь повышенной ценностью. А вот взяли и во имя равенства все отобрали. Лица гостей приняли сочувственное выражение. Они пришли издалека, притомились, проголодались — надо было их угостить. Старуха беспокойно то и дело выходила, в надежде, что муженек явится и сообразит, чем накормить гостей. Она заметила, что гости уже начинают недоумевать, почему хозяйка не предлагает им поесть.

Асатур пришел поздно. Жена вызвала его в сени и недовольно зашептала:

— Люди голодны. Что мне делать? Пусть твоя коммуна их накормит.

Асатур и сам понимал, что это необходимо. Пошел к кладовщику. Но тот заупрямился:

— Принеси мне письменный приказ, я тебе и хлеб дам, и сыр, и курицу.

Асатур бегом к Оваку. Тот развел руками:

— Не могу дать разрешения без согласия членов правления.

— Стало быть, нам теперь людей избегать придется?

— В конце концов все будет хорошо. Гостиницу откроем, при ней будет кухня. Гости будут жить в гостинице, кормиться за счет коммуны. Принимать гостей мы будем честь по чести.

Асатур вернулся домой в обиде на коммуну и Овака.

Жена была уверена, что Асатур принесет всякой снеди. Она оживленно расспрашивала гостей о том о сем, время от времени притворно сокрушалась:

— Асатур все не идет, чтоб за стол мы сесть могли. Знаю, что вы голодны с дороги.

Асатур явился мрачный, понурый. Это даже гости заметили. Сделал знак жене, чтоб вышла. Та сразу:

— Принес что-нибудь?

— Нет.

— Какой позор! — жена ударила ладонями по коленям. — Что мне теперь делать?

Гости переглянулись. Оба смекнули, в чем дело. Большеротый подмигнул товарищу, что означало: «Пошли».

— Не стесняйся, Асатур, мы знаем, что ты член коммуны, и на тебя не в обиде. На нет и суда нет. Нам надо идти, — сказал большеротый.

Хозяева их не удерживали.

Случай этот очень подействовал на Асатура. «Дурака нашли. Стройся в один ряд со вчерашними голодранцами. Овак командует, а я шагай... Вай, дурная моя голова, во что влип! Чтоб гости из дома моего удирали? Опозорен я теперь на весь белый свет...»

Время — это птица, распростершая крылья, которая в вечном полете. Не за что ему зацепиться, чтоб задержаться, остановиться, не знает оно усталости, чтоб рухнуть на лету.

Минута к минуте, к шагу шаг. Солнце движется в раз и навсегда заведенном ритме, луна вертится по своим законам.

Раз — стройсь!

Два — вперед!

Пошли...

Солнце где угодно может печалиться, но в Джавахке оно всегда смеется.

Ваче не знал, что и в Джавахке создали коммуну. Он не предполагал, что коммуна вообще где-либо еще может существовать. Подобного хозяйства в Кешкендском уезде больше не было. Из уездкома пришло указание послать несколько человек в Джавахк для обмена опытом.

Среди тех, кого послали в Джавахк, был и Ваче.

Вот что он увидал: котловина окружена горами, на пять