Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян
Здесь, среди лугов, расположено село Сулда. Оно раздвоилось — разбилось на два мелких селения: одно называется Позали, второе — письменно Мясникян, а устно Коммуна. Жители сел — сплошная родня: кумовья да сватья.
Коммунары Мясникяна радушно встретили гостей. Заявили:
— Речи потом, сперва поесть надо.
Поели.
— У вас все дома новые — с чего бы это? — спросил Ваче.
— Государство деньги дает, вот мы и строимся, — весело ответили хозяева.
— А как вы живете?
— Государство деньги дает, мы продукты покупаем, делим между собой, так и живем.
— Ну а одежда?
— Государство материю дает, мы шьем.
— А чем вы занимаетесь?
— Пока что дома для себя строим.
— Вот это настоящая коммуна! — воскликнул Ваче.
«Коммуна похожа на недоношенного новорожденного. Не знаю, найдется ли врач, который его спасет, — сказал во время беседы один из коммунаров Джавахка. — Но раз уж вы ее создали, старайтесь беречь ее честь».
Потом он дал совет коммунарам Арпы взять у государства ссуду, приобрести сельскохозяйственные орудия, открыть ясли и детский сад, сшить для членов коммуны одинаковую форму, обувь и при необходимости помогать им.
Умнее предложения невозможно было себе представить.
Гостей весело, с хлебом-солью, на конях, проводили.
Когда хозяева поотстали, Ваче накинулся на Овака:
— Видал, какой коммуна должна быть? Дома — один к одному, кругом достаток, народ веселый.
— Только вернемся, сразу ссуду просить начну. Не откажут.
— Это почему ты будешь ходить в красном, а я в черном?
— Оба будем в белом ходить.
Государство выделило кредит, и все коммунары оделись в белое.
— Раз — стройся!..
— Два — равняясь!..
Приближалась зима. Члены коммуны более не могли обедать на улице. А урожай выдался такой богатый, что негде было хранить зерно.
— Раздадим всем поровну.
Раздали.
Из труб вновь повалил дым.
— Ух, — обрадовалась жена Асатура, — дом не дом, если в нем еда не варится... Еще б буренушку вернуть...
Соседка, запыхавшись, ворвалась в дом:
— Матушка Наргиз, Сатик помирает... Рожает, а ей совсем худо... Человека послали в Кешкенд за доктором, пока не приехал... А у нее уже сил не осталось. Помрет...
«Помрет... Помрет... Помрет...»
У матушки Наргиз сердце оборвалось.
— Чтоб у ее похитителя глаза повылазили!..
Когда она так бежала? Когда? Давно — в молодости...
...Сатик по голосу матушку Наргиз узнала, не успела та порог переступить.
— Вай, похоронить мне вас, вы ж ее криво усадили, — заорала матушка Наргиз на собравшихся женщин. — Дальше!.. Дальше!..
Подошла, обняла Сатик. Та, захлебываясь слезами, воскликнула:
— Помираю, маре-джан, спаси меня!..
У матушки Наргиз откуда силы взялись: выпрямила сноху, строго сказала:
— Терпи! Разве ж я допущу, чтоб с тобой что-нибудь стряслось? А боль, она пройдет...
Женщинам велела:
— Мариам, зайди справа... Шушан, встань слева... Нунуфар, держи Сатик...
Даниэл, закрыв лицо руками, сидел на камне и размышлял: «Не натворила б старуха дурного, еще придушит моего ребенка от ревности...»
Подошел Овак, сел возле него:
— Не переживай, Даниэл. Во время родов у всех боли. Без этого не бывает...
— Овак, пошли к нам Салвизар, как бы повитуха что-нибудь с дитем не сделала.
Овак вспылил:
— Дурной ты человек, Даниэл.
Лавочник пожал плечами:
— Не знаю, Овак, может, и дурной.
Ребенок родился до приезда врача. Вышла из дома одна из женщин, поздравила Даниэла и велела:
— Лезь на крышу, стреляй!
Даниэл никогда ружья в руках не держал. Растерялся.
— Свет очам твоим, Даниэл, — обрадовался Овак и протянул ему свой револьвер. — Тут семь патронов, все расстреляй.
Стал стрелять, и село узнало, что у Даниэла родился сын.
Матушка Наргиз искупала младенца и зашептала:
— Господи Иисусе, святой Оганес, святой Арегак, святой Лусняк, сделайте долгою жизнь ребенка.
Перекрестила, спеленала, положила младенца возле матери.
На шампур нанизала три белых луковицы, вышла из дома и, повернувшись к востоку, прошептала:
— Молю тебя, господи, я, грешная, младенцу этому...
И тут увидала Даниэла. Руки у нее задрожали, шампур закачался, слова заклинания позабылись. Она начала снова:
— Молю тебя, господи...
Не смогла продолжать, бросила Даниэлу:
— Уйди с моих глаз.
Даниэл все понял, недовольный удалился.
— Молю тебя, господи, я, грешная: младенцу этому дай его долю, да поскорее, да побольше, пусть он получит желанное от небес и земли.
Заклинание произнесла, но с места не сдвинулась.
«Нет, не от души сказала. Помилуй меня, господи Иисусе, — прими прямым то, что криво сказано».
И еще раз это повторила. Потом вошла в комнату и бутылкой перекрестила все четыре стены.
«Да хранит тебя крест и отчая десница».
Нет, что-то не то. Переделала одно слово: «Да хранит тебя крест и господняя десница».
Явились женщины навестить роженицу. Снеди натащили. Повитуха должна была передавать дитя из рук в руки и брать причитающуюся мзду. Но она денег брать не стала. Дала Сатик нужные советы, пожелала выздоровления и ушла.
Множество сказок бродит по свету. В сказках этих есть страшные чудища. У белокожих народов чудища черные, у чернокожих — белые. Есть чудища одноголовые, есть семиголовые и даже сорокаголовые. Если герой отрубит все головы, а одну не сумеет, чудище продолжает жить и приращивать к туловищу отрубленные головы.
Все чудища пожирают людей. И живут они за семью горами, за семью морями. Нашелся герой, который отрубил все до одной головы, пало чудище, народ возликовал, и теперь уже не так сложно стало одолеть семь гор, семь морей.
Множество сказок бродит по свету. И все они — о равенстве.
Равенство...
— Даниэл, говорят, ты лавку закрыл?
— Нынче на торговле не заработаешь, — и глубоко вздохнул. — Асатур, это правда, что коммуна от села отделяется? Говорят, государство вам ссуду дает, чтоб вы себе новые дома построили.
Асатур приосанился:
— А как же! Ваче с Оваком в Ахалкалахе побывали, поглядели на их коммуну, подивились: у всех там новые дома. А мы ни одной крыши не починили. Что ж это за коммуна? У нас с головы до ног все должно быть новое.
— Асатур, сделайте меня казначеем. А?
— С Оваком поговори, Даниэл. Если он на правлении вопрос поставит, я буду за тебя.
Даниэл
