Павлик - Юрий Маркович Нагибин
— По коням!..
И как ни быстро заняли свои места намаявшиеся в долгом ожидании, намерзшиеся шоферы и политработники, Нечичко успел распечь кого-то за «волынку».
Старший батальонный комиссар Нечичко понюхал пороху, но машины на фронт он гнал впервые. Казалось бы, немудрящая штука, а поди ж ты! Все кажется трудным и опасным, когда нет опыта, и Нечичко, скрывая свою неуверенность, подгонял и подбадривал криком прежде всего себя самого.
Павлику, как старшему по должности, выпала честь ехать с самим Нечичко в головной машине. Когда тронулись, повалил густой, мягкий снег, словно белые завесы повисли за окнами машины. Лишь в маленьком полукружье, разметаемом «дворником» на ветровом стекле, проглядывал отрезок улицы. Впрочем, Павлику, сидевшему позади, ничего не было видно. Что же касается Нечичко, то, приоткрыв дверцу, он далеко высунулся наружу и, хмуря светлые брови, вглядывался в идущие следом машины, словно пронзительной силой своих командирских очей помогал их движению, хранил от столкновений, наездов и всяких дорожных напастей. Павлику казалось, что так и следует вести себя командиру. И хотя бьющий в полуоткрытую дверцу ветер со снегом охлестывал ему лицо, он о души восхищался старшим батальонным комиссаром и своей близостью к нему.
Внезапно снегопад прекратился, ветер обдул снежинки со стекол, в машину плеснуло голубизной, светом, и Павлик увидел, что они приближаются к Москворецкому мосту. Слева, над зубцами кремлевских стен, вздымались главы соборов, пестрел закамуфлированный и все же сказочно-прекрасный Василий Блаженный, и Павлик только сейчас сообразил, что путь их лежит к Ленинградскому шоссе. Значит, они проедут по самым любимым его местам.
Уже ставший привычным суровый облик Москвы по-новому трогал и волновал Павлика. Закамуфлированные дома и площади, крест-накрест заклеенные бумагой окна, магазинные витрины, наглухо заложенные мешками с песком, подвалы, превращенные в бомбоубежища, противотанковые надолбы и ежи, кое-где не убранные и посейчас…
По осевой моста, держа путь к Красной площади, шагал военный патруль: мерно, неспешно ступая, глядя прямо перед собой, с винтовками на плече, шли трое рослых, плечистых, на диво сложенных бойцов. Было что-то такое в решительной, целеустремленной, напористой поступи этих бойцов, отчего казалось, что путь их не кончится и за Москвой, что своим мерным и упрямым шагом они прошагают до линии фронта, до границы, до сердца вражеской державы.
И вот она — Красная площадь с заснеженным Мавзолеем, с мощным покоем кремлевских стен, с кирпичным, также покрытым разводами краски зданием Исторического музея, где Павлик провел столько незабываемых часов, уносясь воображением к тем давним-предавним временам, когда человек, исполин с виду, был беспомощен перед лицом природы…
Красная площадь!.. Сколько раз ходил он сюда на демонстрацию! Однажды, кажется в пятом классе, он нес транспарант: рабочий долбал молотом по голове лорда в цилиндре и с моноклем в глазу. Чтобы молот в руках рабочего действовал, надо было дергать веревку. Вначале это казалось очень легким, и Павлик дергал ее от самых Чистых прудов, где находилась его школа, до Красной площади. Но когда их колонна стала медленно приближаться к Мавзолею, Павлик почувствовал, что рука его совсем онемела. Что было делать? И он продолжал дергать и дергать веревку, не помня себя от боли в плече, не видя вокруг ничего и никого, даже Ворошилова с Буденным, дергал еще долго после того, как Мавзолей остался позади и демонстранты, ускоряя шаг и расстраивая ряды, спускались к Москве-реке…
Сюда же, на Красную площадь, ходили они всем классом после праздничной ночи в честь окончания школы, когда над Москвой уже высоко стояло солнце, куранты отбили шесть и четко, беззвучно, как во сне, сменился у Мавзолея караул…
Красная площадь осталась позади, слева мелькнула решетка Александровского сада, справа — гостиница «Метрополь», где Павлик единственный раз в жизни был в ресторане. Там, посреди огромного зала со стеклянным потолком и витражами, бил настоящий фонтан, и водяные струи со звоном падали в бассейн, в котором плавали настоящие рыбы. А вокруг танцевали необыкновенно красивые женщины с необыкновенно спокойными и уверенными кавалерами…
Теперь машина бежит по улице Горького. Павлик помнит ее еще узенькой и горбатой. Здесь ему знакомы все дома, даже те, что отодвинуты новостройками вглубь. В пору реконструкции улицы он не раз трудился тут на комсомольских воскресниках. И хотя им приходилось не строить, а сносить, рушить старые, обветшалые домишки, они не без основания считали себя строителями новой Москвы.
Мелькнул, едва уловленный глазом, Художественный театр с тайной «Синей птицы», с волшебной радостью «Трех толстяков», с мучительной печалью «Вишневого сада». Там Павлик видел живого Горького на юбилейном спектакле «На дне». Играли почти все исполнители первого спектакля. По совести говоря, Горького Павлику увидеть не удалось, тот не приехал, хотя его ждали. Дважды или трижды пробегал по залу слух, что Горький явился, раз даже шумно зааплодировали чьей-то длинной, сутулой спине, мелькнувшей в директорской ложе. И право же, спина была совсем горьковская. Казалось, еще небольшое усилие зала, усилие любви, ожидания, нетерпения, и человек обернется Горьким. Но чего-то, видно, не хватило, какой-то малости, — человек был очень высок, сутул, усат, и все же не был Горьким. Но переживание Павлика было столь сильным, словно он и на деле видел Горького. Так ото и легло в его память, он сам верил в свою встречу с Горьким, и даже мать не смела упрекнуть его во лжи…
Площадь Пушкина, бронзовый памятник, длинный бульвар за ним. Здесь в феврале 1937 года, в столетнюю годовщину смерти поэта, Павлик присутствовал на торжественном открытии новой надписи на памятнике, когда строки Жуковского заменили пушкинскими. У Павлика был специальный пропуск — он получил его в награду за свою внеклассную работу «Пушкин и Байрон». И он впервые отведал сладкой отравы тщеславия, когда, проверив пропуск, милиционер козырнул и впустил его в круг избранных…
Кинотеатр Центральный, где Павлик впервые смотрел «Чапаева», и он вновь ощутил холодок и трепет восторга. В сердца всех его сверстников ворвался на громыхающей тачанке легендарный начдив, чтобы на многие годы полонить мальчишеское воображение.
Проплыл слева Музей революции с двумя пушками, установленными у крыльев здания. Когда Павлик, еще мальчиком, впервые пришел в музой, кто-то в шутку сказал, что «этими пушками царя прогнали». И хотя он потом узнал, что это неправда, на всю жизнь сохранилось у него восхищенное уважение к ним.
Путешествие в прошлое продолжалось. Слева на миг мелькнул темный зев ворот, ведущих на большой, щедро поросший деревьями двор, где он впервые целовался с Катей. Они забрели туда случайно, проплутав несколько часов по
