Осень в Декадансе - Гамаюн Ульяна

Вращение, ритмические сокращения, трение натруженных поверхностей, хор механизмов, поющих а капелла.

Сварочный цех производил не менее сильное впечатление, чем прессовальный. Здесь на стапелях сваривали кузова, в очертаниях которых уже угадывался будущий автомобиль. Цепкая клешня автомата захватывала детали порциями, удерживая их большим и указательным, и после близорукого осмотра отправляла стальное канапе на конвейер. Суровые рабочие в спецовках, фартуках, нарукавниках, перчатках и касках трудились бок о бок с неутомимыми механизмами. Происходящее напоминало луна-парк, где круглосуточно, в три смены, кипит карнавальное веселье с фейерверками и аттракционами при пустых кабинах. Каркасы в карусельном ритме пикировали к сварщикам — сыпались искры, огнистые снопы соревновались в силе и ослепительности, — и обработанный остов полз дальше по конвейеру. Преодолев череду проверок, кузов подвергался финальному надругательству — полировке специальными присосками, которые прикладывали к телу автомобиля, как стетоскоп. На финише машины обзаводились тавром вин-номера и паспортом качества — своеобразной медицинской картой, которая двигалась вместе с пациентом по конвейеру, фиксируя болезни, прививки и индивидуальные особенности автомобильного организма.

Вращение, ритмические сокращения, трение натруженных поверхностей, хор механизмов, поющих а капелла.

В покрасочный цех — «малярку» — нас не пустили под предлогом соблюдения техники безопасности. Действительно: вход в цех украшал стенд устрашающих размеров с требованиями к обреченным, которые не побоятся ступить на эту проклятую землю: вверху — перечеркнутые спичка и человек, по-видимому, нагой, поскольку ниже были нарисованы резиновые перчатки, высокие сапоги, распятый комбинезон и респиратор. Когда мы проходили мимо, из ворот «малярки» выплыла фигура в заляпанном комбинезоне и строго посмотрела на нас поверх респиратора. «Серый автомобиль» практиковал специальную систему окраски — чередование серых и черных дней: по четным с конвейера сходили антрацитовые автомобили, по нечетным — стальные, мышиные и серовато-дымчатые. Оставалось загадкой, откуда берутся белые модели, чудо это или брак, не утилизированные отходы производства? Кузова обрабатывали, словно живописные полотна: мыли, окуная в ванны с растворами, грунтовали, сушили и отправляли в покрасочные камеры. Помимо легендарной серой краски, рецепт которой хранился в тайне, точно рецепт скрипичного лака, предметом гордости служил метод очистки с помощью страусиных перьев, не оставляющих царапин и идеально очищающих от пыли автомобильные поры.

Из «малярки», сверкая гладкими боками, кузова позли в сборочный цех, где брал начало главный конвейер, по мере прохождения которого автомобильные остовы обрастали плотью. Из окон под высоким потолком струился свет, разбитый на отдельные солнечные струны. Моторизованное нутро цеха внушало почти священный трепет: цепи с крючьями, рычаги, подвесные краны, лестницы, увитые лианами кабелей, колтуны проводов, жилы и сухожилия истерзанного заводского организма. Глаз скользил по приборным панелям, колесным дискам, глушителям, бамперам, баранкам, карданным валам, еще каким-то запчастям, спеленатым, как сигары, в целлофан. Кузова бороздили воздух с царственной размеренностью. Паря над конвейером, они беззастенчиво демонстрировали всем желающим свое обнаженное подбрюшье. Во избежание повреждений и путаницы модели были снабжены защитными чехлами на крыльях — белыми, черными, серыми и их комбинациями у разных моделей. На каждом посту производилось несколько простейших операций. Сборщики брали на абордаж плывущие по воздуху комплектующие, цепляя их чем-то вроде пиратских багров и дреков. На параллельной ветке рама обрастала машинным мясом и мускулатурой: рессорами, передним и задним мостом, карданным валом, глушителем, топливным баком, после чего переворачивалась, как плод в материнском чреве. На одном из постов потучневший автомобиль насыщался рабочими жидкостями — автомобильной кровью и лимфой. К нему по конвейеру прибывали двери, не только начиненные всем необходимым, но и предварительно настроенные, как музыкальный инструмент, дабы захлопываться с одинаковым звуком. Сборщики на плоских тележках вроде тех, какими пользуются инвалиды, подныривали под автомобиль и на ходу крепили что-то к кузову. Рабочий с гаечным ключом закручивал болты в багажнике. Другой, в лапше из шлангов, возился на дне кузова. На некоторых участках рабочие в спецовках и беретах, с берушами в ушах, вступали в рукопашную с одушевленным металлом. Шасси продвигалось по конвейеру, и в определенный момент без лишних церемоний происходило «спаривание» («свадьба» по фарисейской официальной версии) — счастливое воссоединение кузова с мотором и подвесками. По окончании сборки новорожденный автомобиль отправлялся на треки испытательного полигона, снабженные ухабами и каверзными кочками для проверки его жизнестойкости.

Вращение, ритмические сокращения, трение натруженных поверхностей, хор механизмов, поющих а капелла. Эдем для футуриста.

Мы мельком заглянули в цех пошивки сидений, напоминающий кондитерскую, где повара из специальных шприцев выдавливают клей фигурными розочками на поролон.

На обочине конвейера располагалось некое подобие столовой. Рабочие в комбинезонах, скинув каски, сидели за ранним завтраком или поздним ужином, а может быть, обедом — конвейер работал круглосуточно, в три восьмичасовые смены, и каждая существовала по индивидуальному графику. Автоматы грохотали с похвальным речевым упорством. Уши болели от акустических излишеств. По параллельным линиям ползли автомобили, доверчиво раззявив капоты и багажники. К нам подскочил бойкий коротышка с большими сыромятными ушами и вцепился в клетчатый локоть начальства. Судя по часто и с апломбом повторяемому слову «забастовка», это был какой-то профсоюзный бонза. Артикулировал он на порядок хуже местных механизмов. Начальник цеха огрызался, страдальчески закатывал глаза и пытался стряхнуть назойливого карлу с рукава. Продолжая пикировку, спорщики устремились в сторону литейного цеха, а мы с Алиной — к выходу.

Стенд в прохладном вестибюле проливал свет на политику завода: в частности, сообщалось о расширении модельного ряда за счет пневмомобилей. Дирекция «Серого автомобиля» клятвенно обещала отказаться от бензина и целиком сосредоточиться на сжатом воздухе. Клятвы подкреплялись наглядными иллюстрациями: рядом со стендом, под стеклянным колпаком, как аппетитное пирожное, являя свету свои гастрономические прелести, красовался «мельмот-малютка». Первопроходец, пневмопионер. Исчадье «мельмота», чей удлиненный силуэт и плавные очертания свидетельствовали о спортивной родословной, а под капотом билось не бензиновое, а пневмосердце. Поодаль в эффектном ракурсе сверкала в лучах софитов последняя модель «корриды» с пневмодвигателем.

Выйдя на улицу, мы миновали штаб-квартиру с реющими флагами, помпезной клумбой и «корридой» на постаменте, обогнули тщательно законспирированный, обнесенный рвами и валами испытательный полигон, служебные ангары и долго шли по полю с ровными рядами новеньких авто. Сверкали логотипы на подковообразных решетках радиаторов, по обтекаемым кабинам бежали отражения перистых облаков. Автомобильные плантации тянулись до самого горизонта. Безлюдные поля, окуриваемые заводскими трубами и орошаемые дождями. Табло над автострадой горделиво показывало шестизначную цифру — общее количество выпущенных заводом машин. Автомобильная империя близнецов, Доры и Дориана, процветала — чего не скажешь о наймитах, горбатившихся на их плантациях.

В ограде за складскими помещениями обнаружилась брешь, ведущая на бесхозную территорию. На этом пустыре, как после грандиозной сечи, высились курганы автомобильных тел. Над некоторыми курился дымок, источником которого были скрытые грудами металла заводские трубы. Не то погост, не то покойницкая, где можно опознать погибших по логотипам и решеткам радиатора. Земля под ногами сочилась машинным маслом; в лужах и бороздах грязи увязли останки машин. Былой автомобильный лоск слизали дожди, выжгло и отшелушило солнце. Встречались и неплохо сохранившиеся экземпляры, и бесколесные каркасы в оборках ржавчины, в парше и струпьях, и оскаленные черепа с пустыми глазницами. Бедный Мельмот! Самый высокий зиккурат венчал «мельмот», стоявший на двух «корридах», как гимнаст на плечах товарищей по акробатической пирамиде. Вдоль забора торчали вросшие в землю кузова, посеченные непогодой и крапленые ржавчиной кадавры, так что выражение «цвет автопрома» приобретало трагический оттенок. Иные автомобили в таких кровоподтеках, словно были расстреляны временем в упор, а после выпотрошены предприимчивыми могильщиками.