Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

– Он не позволил. Сказал, что это грешно. Я стал было спорить, но он заметил, что даст мне бутылкой. Ох, – размечтался несчастный пэр, – я бы миллион отдал за глоточек!

– Зачем? – возразил Майк. – Можно и дешевле. Пойдите ко мне, пошарьте в шкафу, на верхней полке. Там вы найдете фляжку. Отхлебните сколько надо, и положите на стол два пенса.

Хозяин резво выбежал. Гость закрыл за ним дверь.

– Наконец мы одни, – сказал он. Нежное сердце Терри тронули муки отца.

– Бедный Шорти!

– Не без того.

– Он не годится для таких дел.

– Это верно.

– У него высокое давление…

Майк осторожно взял ее за локоть, подвел к креслу, усадил, а сам сел сбоку на ручку.

– Когда я воскликнул: «Мы одни!» – объяснил он, – я имел в виду не беседы о Шорти. О нем мы потолкуем позже, в нашем доме, у камина. «Давай, – скажете вы, – обсудим его давление». – «Давай», – отвечу я, но теперь актуальны другие вопросы. Входя, я услышал, что наш граф…

– Разве можно подслушивать?

– Можно, время от времени. На сцене для этого ставят ширмы, и все рады. Словом, он говорил: «Почему ты за него не выйдешь, дурья твоя голова?»

– Не совсем так…

– А надо бы. Кого он имел в виду, меня?

– Да.

– Молодец. А как вы обо мне заговорили?

– Он просто спросил, почему я за вас не выхожу.

– Я и сам удивлялся. А сейчас, кажется, понял. Вижу, вы читаете «Перси». Прошлой ночью я его пролистал, и не зря. Он навел меня на мысли об упомянутом методе. Мне стало ясно, в чем моя ошибка.

– Да?

– Да. Я слишком легковесен, если хотите – поверхностен. Занятен, конечно, но недостаточно серьезен. В 1869-м они лучше разбирались в таких делах. Вы дошли до той сцены, где лорд Перси объясняется с ней в оранжерее?

– Еще нет.

– Сейчас я вам прочитаю. Готовы?

– Что ж, если хотите…

– Хочу. Итак, он говорит: «Любящим взором, дорогая, я следил за тем, как вы переходите от детства к юности. Передо мною раскрывалось ваше очарование, и я, побывавший при многих дворах, не мог бы найти изъяна в ваших манерах. Теперь я прошу о даре, которым бы гордился человек самого высокого ранга, ибо вы украсите любой титул, одарите радостью любой замок. Каждое ваше желание, даже малейшая прихоть – закон для меня». Ну, как?

– Недурно.

– А вот еще: «О, дорогая, не разбивайте сердца, которое бьется только для вас! Я не из тех, кто пленяет прекрасных дам, и вы пожалели бы меня, узнав, какую зависть испытываю я к такому умению. Слова мои нелепы, облик скромен, но любовь непритворна. Вино льется тонкой струей, ибо сосуд переполнен. Да и способен ли блистать красноречием тот, кто молит о жизни? Я люблю вас, люблю. Неужели вы мне не ответите?» Не пойму, чего он жалуется. Если уж это – не красноречие… Ну, как? Вы тронуты?

– Не очень.

– Странно. На ту девицу это подействовало. ««Вы молчите, – вскричал он, прижимая ее к груди, – но ваше молчание лучше многих слов. Вы бледны, но вскоре лилия сменится розой». Он склонился к ее губам, и то ли со вздохом, то ли с рыданием она потянулась к нему». Каково? Дело в шляпе, тут и спорить не о чем. У Перси все в порядке. А у меня?

– У вас – нет.

– Вы не издали то ли рыдания, то ли вздоха?

– Ни в малейшей мере.

– Ясно! У Перси, если верить автору, шелковистая бородка, которую он приобрел – надеюсь, честно, – к двадцати четырем годам. Значит, ждем, пока я ее выращу. С утра и начну.

– Я бы не начинала. Сказать, почему вы меня не тронули?

– Давно пора.

– Ну, что ж… Вам непременно надо сидеть на ручке?

– Нет. Я просто хотел быть поближе на всякий случай. Ну, если что, я успею. Лилия, знаете, сменится розой и тому подобное. Ладно, слушаю.

Терри еще помолчала.

– Слушаю, – подбодрил ее Майк. – Говорите.

– Звучит глупо, но я боюсь.

– Ничего, ничего. Так в чем же дело?

– В том, что вы такой красивый.

– Что-о?!

– Кра-си-вый. Я же вам сказала, что это звучит глупо. Майк был совершенно потрясен.

– Глупо? – повторил он – Да за такие слова сажают в желтый дом! Это я, по-вашему, красивый?

– А какой же? Просто кинозвезда. Разве вы не замечали?

– Вроде бы нет. Лицо как лицо.

– Посмотрите в зеркало.

Майк посмотрел, закрыл один глаз, потом покачал головой.

– Ничего особенного. Ну, приятен на вид. Такая хорошая, надежная внешность.

– Анфас – может быть. Тут главное профиль. Поглядитесь как-нибудь боком.

– Я кто, по-вашему, мужчина-змея? – он отошел от зеркала. – Неужели вы из-за этого не выходите за меня замуж?

– Да, из-за этого.

– Знаете, ждал я какой-нибудь чуши, но все-таки не такой. Видимо, в детстве, глядя из окна, вы упали и обо что-то стукнулись.

– Спасибо, что ищете мне оправданий.

– А что еще делать? Дитя мое, вы слабоумны.

– Нет. Я благоразумна.

– Предположим. Что же плохого в красивых мужчинах?

– Я им не доверяю.

– Даже мне?

– Даже вам.

– Но я – сама добродетель!

– Так вам кажется.

– При чем тут «кажется»? Это – бесспорный факт. Может, одумаетесь?

– Нет.

Майк тяжело запыхтел.

– Насколько я понимаю, невежливо дать даме в глаз.

– Все графство подожмет губы.

– Ох уж, эти условности! Так до какого уродства надо дойти, чтобы получить вашу руку? Если бы я был вроде Стэнвуда…

– Ой!

– Нет, не сумею. Вот что, займусь боксом, я его люблю. Даст бог, мне порвут ухо или сломают нос. Тогда вы перемените мнение?

– Во всяком случае, подумаю.

– На этом и остановимся. Разумеется, пока что я буду по-прежнему любить вас.

– Спасибо.

– Не за что. Рад служить. Но вообще-то Шорти мог бы выложить три гинеи и показать вас психиатру. А вот и он, то есть Шорти, – заметил Майк, поскольку подкрепившийся граф входил в комнату. – Приятно смотреть на оленя, идущего от потоков вод [20]. А знаете ли вы, что сказала мне ваша дочь Тереза? Что я, на ее вкус, слишком красив.

– Быть не может!

– Еще как может. Сказала, и во взоре ее, прибавлю, мелькали искры безумия. Но почему вы один? Что вы сделали с Огастесом?

– Его нигде нет.

– Даже у вас в спальне?

– Он оттуда ушел.

– Может быть, в библиотеку? – предположила Терри. Майк нахмурился.

– Да, наверное. Где дисциплина, хотел бы я знать? Где послушание старшим?

– Виновата, мой генерал!

– Никак с вами не справишься! Что ж, идемте в библиотеку. Терри оказалась права.