Гадюка - Джон Вердон
Хардвик развернул яркую, сочную хронику жизни Слэйда — почти всё из неё Гурни уже знал. Получилась ясная картинка распущенного прошлого — без новых штрихов к портрету.
— Что—нибудь нарыли о его жизни до того, как он стал знаменит?
— Немного. Отец — чемпион по фехтованию и патологический бабник. Скончался от сердечного приступа, вызванного кокаином. Зико был слишком занят сексом с номинанткой на «Грэмми», чтобы прийти на похороны.
Каков отец, таков и сын, отметил про себя Гурни.
Официантка поставила перед ним блины, сосиски и бутылку кленового сиропа; Хардику сообщила, что его сэндвич и «вся остальная еда» на подходе, и уплыла обратно.
— Ты что—то выяснил о периоде после того, как жена попыталась его прирезать?
— Спрятался в каком—то странном реабилитационном приюте, отрастил нимб, строил из себя святого — пока угроза шантажа не вернула старого Зико, и он не отхватил голову Ленни Лерману, — он на миг замолчал, глядя на Гурни с явным скепсисом. — Ты же не думаешь, что этот мерзавец вправду обратился к Богу?
Гурни аккуратно разрезал сосиски на четвертинки, попробовал кусочек:
— Я встречался со Слэйдом и, честно, ни в чём в нём не уверен. Плюс некоторые детали убийства кажутся бессмысленными. И вот теперь кто—то пытается меня отвадить от этого дела.
Он рассказал про кролика.
Лицо Хардвика скривилось, как от кислого:
— И ты считаешь, что мёртвый кролик у тебя в машине делает Слэйда невиновным?
— Это точно прибавляет весу.
— По—моему, не так уж много. Какие именно детали тебя гложут?
— Прежде всего отсутствие головы и пальцев. Дальше — участок Слэйда больше ста акров. Зачем зарывать тело так близко к сторожке? И почему он не избавился от топора и секатора, которыми отрублены пальцы? Хранить их у себя — запредельная тупость.
— Во время убийств всякое происходит, — презрительно качнул головой Хардвик. — Перегруз, паника, сумбур. Если бы убийцы всё продумывали, мы ловили бы их куда реже.
— Понимаю. Но Слэйд показался мне не просто умным — чересчур спокойным.
— Допустим, бывший мерзавец стал дзен—мастером, мухи не обидит. Какая тогда твоя версия преступления? У тебя наверняка есть парочка гипотез. Ради таких штук ты и дышишь.
Официантка принесла его BLT. Гурни дождался, пока она отойдёт.
— Первая мысль была такой: кто—то, знавший о планах Лермана шантажировать Слэйда, увидел шанс — убить Лермана и повесить убийство на Слэйда.
— Например, кто? И с каким мотивом?
— Возможно, сын Лермана. Ненавидел отца и знал про его страховку.
— То есть сын Лермана мог влезть в сторожку Слэйда в день, когда того не было, стянуть камуфляж, вынести из сарая топор и секатор, а ночью пойти следом за Ленни, отрубить ему голову и зарыть там же — так, чтобы Слэйд ничего не понял?
— В этом духе.
— Тогда почему адвокат Слэйда не вывалил это перед присяжными?
— В каком—то смысле он это и сделал — в заключительном слове. Но дальше не продвинулся: никаких вещественных доказательств присутствия сына на месте, плюс у того, как предполагается, было крепкое алиби.
— Есть другие варианты?
— Допустим, кто—то, кто ненавидел Слэйда, слил Лерману конфиденциальную информацию и предложил схему вымогательства. План такой: всю грязную работу делает Лерман, а деньги делят пополам. Но затем этот «кто—то» решает — вместо шантажа — убить Лермана на территории Слэйда. Видимо, перспектива подставить Слэйда показалась ему привлекательней живых денег.
— Идеи, кто этот гений преступного замысла? — Хардвик с подозрением поковырял вилкой салат.
— Никаких. И тут проблема: это расходится с выдержками из дневника Лермана, представленными в суде.
— То есть, по сути, ты ни хрена не понимаешь, что происходит.
— Я бы хотел знать, чем именно Лерман шантажировал Слэйда, — Гурни густо полил блины сиропом. — Единственная зацепка в дневнике, — нечто, связанное с Салли Боунс. Это тебе о чём—то говорит?
Хардвик откусил внушительный кусок сэндвича, качнул головой.
— Я пытался поискать — ничего.
Он сглотнул, облизнул зубы:
— Случаем, это не из твоих деликатных просьб?
— Салли Боунс — любопытное имя, — пожал плечами Гурни. — Возможно, какой—то мелкий гангстер, не получивший достаточно внимания прессы, чтобы всплыть в сети. Но в поле зрения полиции он мог попадать. Если будет настроение пробить по своим старым знакомым из штата, есть ещё одно имя, которое стоит упомянуть: Иэн Вальдес.
— Кто, к чёрту, такой Иэн Вальдес?
— Вот и мне интересно.
22.
Дорога из Тамбурга далась Гурни тяжело. Всё, что вытащил Хардвик о Слэйде, кроме пары нелестных штрихов к портрету отца чемпиона, не добавляло к уже известному ровному счёту ничего.
Когда он приткнул машину на привычное место у грядки со спаржей, было чуть за четыре. Небо темнело, тянул ледяной ветерок. В такие вечера Мадлен любила пылающий огонь в большом каменном очаге.
Он застегнул куртку, подошел к поленнице у курятника и внёс охапку колотых вишнёвых чурбачков. Дом встретил запахом свежего хлеба. Неся дрова к камину, он уловил сверху звуки барочной виолончели — Мадлен занималась в своей музыкальной комнате. Он снял куртку, стал раскладывать поленья в топке. Ему нравилась эта задача — подобрать геометрию и зазоры так, чтобы огонь легко разгорался и ровно держался без лишнего ухода.
Таймер на плите мелодично звякнул, виолончель смолкла, и через минуту Мадлен вошла на кухню. Достала хлеб, поставила на решётку остывать.
— Замечательно, — сказала она, заметив его у очага. — Я как раз собиралась этим заняться. Никак не согреюсь. Видел свою посылку? — она кивнула на плоскую коробку на столе у французских дверей. — FedEx привёз сразу после того, как я вернулась.
Он поправил верхнее полено и подошёл к пакету. Обратный адрес Маркуса Торна он узнал сразу. Разорвал коробку, выложил на стол увесистую пачку документов. На титульном листе значилось: «Доказательства и свидетельские показания, предоставленные обвинением защите».
Гурни пробежал глазами перечень вложений: стенограммы допросов, записи судмедэксперта, отчёт о вскрытии, фото с места, несколько аудиозаписей звонков. Никаких пометок Торна о противоречиях или реабилитирующих моментах; значит, это соответствовало тому, что Страйкер предъявлял в суде.
— Нашёл новые странности? — Мадлен чистила морковь у островка; в голосе — нарочитая беспечность.
— Может, одну—две. Трудно