Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

– Мэм? – произносит мужчина, когда я ему не отвечаю. Феликс оттягивает мне руки, словно пакет с картошкой. Весь обмякший, он все еще спит и с каждой секундой становится все тяжелее. Харриет сидит у моих ног, пристально глядя на этого незнакомого человека перед дверью.

Хотя мои уши слышат его слова, мозг неспособен их обработать. Я виню в этом недостаток сна – или, может, это просто отрицание… Смотрю на мужчину передо мной и лишь гадаю: «Чего он от меня хочет? Что он пытается мне продать?»

– Это может подождать? – спрашиваю я, прижимая Феликса к груди, чтобы этому человеку не были видны влажные пятна от молока на моей рубашке.

Все внутри налилось тяжестью, ноги горят. Я прихрамываю – тоже последствие родов.

– Мой муж скоро будет дома, – обещающе произношу я. – Буквально с минуты на минуту. – И вижу деланое сочувствие на бесстрастном лице мужчины. Он уже проделывал это раньше, множество раз. Я говорю ему, что Мейси занимается балетом, что Ник уже наверняка подъезжает к дому, пока мы тут разговариваем, что он будет здесь с минуты на минуту. Сообщаю этому человеку, что Ник просто заскочил купить что-нибудь на ужин, так что скоро будет дома. Не знаю, зачем я так много говорю. Открыв дверь пошире, я приглашаю его войти.

– Не хотите подождать в доме? – говорю я и еще раз повторяю, что Ник скоро будет дома.

На улице почти восемьдесят пять градусов тепла[1]. Сегодня двадцать третье июня.

Его рука у меня на локте, в другой руке шляпа. Он входит в мой дом, стараясь держаться поближе ко мне, явно готовый подхватить Феликса, если я вдруг упаду.

– Произошел несчастный случай, мэм, – повторяет он.

* * *

Китайскую еду, которую мы обычно покупаем навынос, готовят в маленьком ресторанчике в соседнем городке. Нику нравятся их жареные пельмешки, а мне – супчик с яичными хлопьями. Этот ресторанчик от силы в пяти милях от нас, но от него к нам ведет сельская улочка, скорее даже шоссейка, по которой Ник любит ездить, поскольку старается избегать интенсивного движения на трассе, особенно в час пик. Харви-роуд – ровная как доска, ни одного подъема или спуска. Она совсем узенькая, кое-где едва ли свободно разъедутся две машины, особенно на том почти девяностоградусном повороте, похожем на букву L, – на двойную желтую разделительную линию там мало кто обращает внимания, вслепую выезжая прямо на нее на этом крутом повороте. По всей длине Харви-роуд цепочкой протянулись усадьбы, владельцы которых могут позволить себе увлечение коневодством, – большие, современного вида строения, окруженные оградами из штакетника, за которыми пасутся чистокровные английские верховые лошади и американские квотерхорсы[2]. Это элитная версия сельской местности, расположенная в укромном уголке между двумя процветающими пригородами, которые, как снежный ком, обрастают многочисленными универмагами, минимаркетами, бензоколонками и стоматологическими кабинетами.

Денек выдался солнечный – из тех чудесных дней, которые сменяются великолепным закатом, подобно рукам царя Мидаса превращающим мир в золото. Солнце висит в небе, словно китайский фонарик, золотое и яркое, сияя прямо в глаза сидящим в машинах, втихаря проникает в зеркала заднего вида, напоминая нам о своем господстве в этом мире, ослепляя водителей независимо от того, в каком направлении – от него или к нему – они едут. Однако солнце – лишь одна из причин этой аварии. Есть еще крутой поворот и слишком высокая скорость Ника – в общем, три вещи, которые столь же плохо сочетаются между собой, как сода и уксус.

Все это он и говорит мне, этот мужчина в черной рубашке и черных брюках, который стоит передо мной, поддерживая меня за локоть в ожидании, что я вот-вот упаду. Вижу, как клин солнечного света падает через открытую входную дверь в мой дом, окрашивая лестницу, потертые полы из орехового дерева и волосики на беззащитной головенке Феликса в золотистый оттенок.

Есть слова и выражения, столь же неуловимые и ускользающие, как и «ДТП»: «несоблюдение скоростного режима», «столкновение», «дерево»…

– Кто-нибудь пострадал? – спрашиваю я, зная про привычку Ника ездить слишком быстро, и перед моим мысленным взором возникает картина, как он сталкивает с дороги какую-то другую машину, которая врезается в дерево.

И опять рука у меня на локте – крепкая рука, которая поддерживает меня в вертикальном положении.

– Мэм, – повторяет он. – Миссис Солберг…

Он говорит мне, что никого там не было. Никто не видел, как Ник вошел в поворот на скорости более пятидесяти миль в час[3] и его машина взлетела в воздух, повинуясь исключительно законам физики: скорости, вектору ее направленности и первому закону движения Ньютона, согласно которому движущийся объект остается в движении до тех пор, пока не столкнется с белым дубом.

А я говорю себе вот что: если б я попросила на ужин мексиканскую еду, Ник уже давно был бы дома.

* * *

Лампы дневного света тянутся вдоль потолка, словно вереница машин, вплотную друг за другом остановившихся на светофоре. Их свет отражается от линолеумного пола в коридоре, падая на меня сразу с двух сторон – как, собственно, и все остальное в этот момент наваливается со всех сторон одновременно: Феликс, который вдруг ни с того ни с сего проголодался; мужчины и женщины в медицинских халатах; проносящиеся мимо каталки; чья-то рука на моей руке; чья-то сочувственная улыбка; стакан ледяной воды в моих дрожащих пальцах; холодный жесткий стул; Мейси.

Феликса вдруг больше нет у меня на руках, и на какую-то долю секунды я теряю связь с реальностью. Мой отец уже здесь, стоит прямо передо мной, держа на руках Феликса, а я прижимаюсь к нему, обхватываю его руками, и мой отец тоже обнимает меня. Он худой, но крепкий, мой папа. Волосы у него – не более чем несколько жиденьких серебряных прядей на гладкой в остальном голове, кожа потемнела от пигментных пятен.

– Господи, папочка… – лепечу я и только там, на руках у отца, осознаю правду: мой муж Ник лежит бездыханный на операционном столе, мозг его мертв, хотя жизнь поддерживается аппаратами жизнеобеспечения, в то время как уже составляется список реципиентов, которым достанутся его органы, – тех, кто получит глаза моего мужа, его почки, его кожу… Теперь за него дышит аппарат искусственной вентиляции легких, поскольку мозг Ника больше не способен приказывать легким дышать. Мозговая активность полностью отсутствует, равно как и кровообращение. Вот что говорит мне врач, который стоит