Она умерла как леди - Джон Диксон Карр

– Похоже на то.

– Ни с того ни с сего Белла призналась, что нет компании приятнее, чтобы загудеть – наверное, она имела в виду «напиться», – нежели общество Феррарза. Весьма любопытно. Но попомните мои слова, доктор Люк. Этой малышке тут все косточки перемоют.

Истинность ее утверждения подтвердилась, когда после завтрака я вышел к калитке подышать воздухом. С видом эмиссара поневоле на крыльце «Упряжки» появился ее владелец Гарри Пирс, старомодного вида бармен, широкоплечий, с блестящим завитком волос на лбу. Запах спиртного опережал его на несколько шагов.

– Только не обижайтесь, доктор Люк, – осторожно начал он, – но мы с кой-какой клиентурой хочем узнать, что тут вообще творится.

– Творится? В каком смысле?

– Сперва, – объяснил Гарри, – те двое бедолаг сигают с «Прыжка влюбленных». Вчера – как вспомню, так вздрогну – тот крупный джентльмен врывается ко мне в бар, что твоя танковая дивизия. Разбивает одиннадцать пинтовых стаканов, один стол, два кувшина с водой и пепельницу.

– Сочувствую, мистер Пирс.

– Хотя за все разбитое он щедро заплатил! – заверил меня Гарри, подняв руку так, будто давал присягу в суде. – Да-да, заплатил, и это факт. Ничего против этого джентльмена я не имею, доктор, но только не обижайтесь: когда пьешь первую пинту за день, такие происшествия не к месту. Ведь правильно?

– Ну конечно.

– От таких происшествий клиентура расстраивается, вот что. А дальше, сегодня утром, будь я проклят, если эта юная леди – причем красотка, каких поискать, – не ходила почти голая, выставляя себя напоказ вон в том окне вашего дома.

– Полагаю, это происшествие клиентуру не расстроило?

– Нет. Но женушка была недовольна, – признался Гарри, понизив голос, – да и другие дамы тоже не обрадовались. Кто-то рассказал об этом пастору из церкви Святого Марка, и тот бегом прибежал сюда; похоже, слегка огорчился, что не успел вправить мозги этой вашей девице. А вдобавок ко всему – Вилли Джонсон и Нерон этот…

– Нерон? В смысле?

– Ну, император, который играл на лире, когда горел Рим.

– С ним-то что не так?

Гарри сокрушенно покачал головой:

– Вы бы слышали, как Вилли распинается! Вчера кто-то дал ему десятку…

– Да, я в курсе.

– И он отправился в Линтон смотреть кино. Как вернулся, сперва заглянул в «Корону», а потом ко мне. Так и чешет языком без умолку, и все про этого Нерона. Говорит, что он самая страшная и ужасная скотина и таких даже в кино нельзя показывать. Зверь, а не император. Скормил то ли сто, то ли полста христиан голодным львам, а сам при этом пиво прихлебывал, говорит Вилли.

– Да, но…

– Короче, он так разошелся, что я решил ему больше не наливать, из уважения к лицензии. Ну а Вилли отправился в «Черного кота», и Джо Уильямс сдуру продал ему бутылку виски, причем не за деньги, а в кредит. – И снова Гарри сокрушенно покачал головой. – Так что сегодня утром Вилли начал с чего покрепче.

– На вашем месте я не стал бы о нем беспокоиться. Все с ним будет хорошо.

– Уж надеюсь, доктор. Уж надеюсь.

– Что касается моей гостьи…

– Ага-ага?

В глазах у него я заметил сальный блеск, и мне это совсем не понравилось.

– Можете вернуться и сказать миссис Пирс и остальным дамам, что они видели миссис Барри Салливан. Она потеряла мужа, пребывает в крайне расстроенных чувствах и не любит, когда за ней подглядывают. Будьте добры, передайте слово в слово.

– Ну хорошо, доктор, – нерешительно согласился Гарри. – Как скажете. Но нельзя винить их за недовольство. Со всей этой войной и прочим такое чувство, как говорится, что на нас проклятие легло. Все сидят и думают: господи помилуй, что же дальше будет?

Честно говоря, такие же мысли крутились и у меня в голове. В самом начале третьего я сел в машину и поехал в «Монрепо».

Небо было голубым, как яйцо дрозда; чистенькая сельская местность производила самое приятное впечатление, но дом у обрыва, казалось, состарился, как и его владелец, и признаки упадка, замеченные мною четырьмя днями раньше, стали еще более явными. Я помнил, что в субботу вечером, когда пошел дождь, Барри Салливан хотел убрать шезлонги. Но они остались на лужайке.

На подъездной дорожке я остановился. Старая служанка Марта впустила меня и направила наверх. Ступая по паркету, я удивлялся тому, как громко звучат мои шаги.

Когда Алек и Рита только въехали в этот дом, у них была большая спальня на двоих, с видом на море. Позже Рита оставила эту комнату себе, и Алек перебрался в другую, окна которой выходили на лужайку. Но в субботу вечером я не вспомнил об этом. Алека я отнес в комнату Риты. К этой же комнате я направился и теперь.

В тот день дежурила сиделка по фамилии Гровер. Я постучал, и она открыла дверь.

– Как он?

– На мой взгляд, не лучше и не хуже.

– Возбужден?

– Не особо. Иногда зовет жену.

– Вы не пускали к нему посетителей?

– Нет, доктор. Мы с мисс Пейн были здесь днем и ночью. Да и никто к нему не приезжал.

Я вошел и притворил дверь. Два панорамных окна, выходившие на море, были зашторены, но открыты, и белые льняные занавески дрогнули на сквозняке. Полотно для затемнения убрали под тяжелые шторы из цветастого чинца.

Алек лежал на двуспальной кровати из красного дерева у правой стены. Во сне он отрывисто дышал, с легким присвистом. В комнате стоял специфический запах больной плоти, такой привычный и в то же время наводящий тоску. Алек сам виноват. В этом возрасте ни один организм, ослабленный многолетними возлияниями, не выдержит такого шока; но что толку в назиданиях задним числом? Я проверил его пульс и глянул на таблицу самочувствия в изножье кровати. В бледном, приглушенном занавесками свете я увидел, что в руке, лежавшей поверх одеяла, Алек крепко сжимает какой-то предмет.

Кожа у него была блестящая, нездоровая на вид, с выступающими венами. Рука на груди двигалась в такт с дыханием, а предмет – судя по его верхушке, торчавшей из кулака, – представлял собой все тот же ключ с хромированной головкой, надписью «Маргарита» и узлом верности. Видно, Алек придавал этому ключу немалое значение.

– Миссис Гровер!

– Да, доктор?

– У него в руке ключ. Вы, случайно, не знаете, почему мистер Уэйнрайт так привязан к нему и от какого он замка?

С ответом миссис Гровер не торопилась. Медсестре не положено интересоваться частными делами пациента, но, по всей очевидности, этот