Крик в темноте - Оливия Нортвуд

– Спасибо, Нат. Ты хорошо поработала. Если захочешь сдать экзамены на детектива, я дам рекомендации.

– Спасибо, но я… не планировала в этом году.

– По-моему, стоит попробовать. – Грейс постаралась улыбнуться, но сочувствие в глазах офицера Натали Мартинес дало ей понять, что мученически искривленные губы вовсе не были похожи на улыбку.

Когда Мартинес вышла, чтобы спуститься в общее помещение к принтеру и напечатать скриншоты с видеозаписи, Грейс взглянула на свой телефон. Она долго смотрела на темный экран весь в отпечатках ее пальцев, затем взяла его в руки, примиряясь к привычному весу, чувствуя под пальцами холодный металл и стекло, а затем открыла список контактов и набрала номер, на который прежде никогда не звонила. Она знала, что в управлении ей этого не простят, знала, что ее не простит Джеймс, потому что Грейс собиралась лишить его возможности доказать самому себе, что он еще чего-то стоит, что его жизнь не просто череда событий, причинявших нестерпимую боль, что он может кого-то спасти. Лейтенант МакКуин отправил запрос в ФБР, но бюро не рассматривало такие случаи в приоритете. Если бы жертвами были дети или подростки, а убийства происходили на территории нескольких штатов, они бы включились охотнее. К тому же федералы могли прислать им на помощь человека, с которым не получится сработаться. Грейс знала, какими зазнавшимися засранцами могут быть агенты. Она почти возненавидела себя за этот звонок, но, когда из динамика донесся знакомый низкий голос Генри Уайтхолла, она облегченно выдохнула.

– Агент Уайтхолл, слушаю. – Любые слова, произнесенные профайлером из ФБР, звучали словно забытый древний язык и действовали на нее как заклинание.

– Генри, должно быть, вы помните, я детектив Келлер из полиции Сиэтла, вы консультировали нас по делу Сент-Джозефа.

– Грейс, конечно, я помню. Поздравляю, это была хорошая работа.

– Спасибо, но… Я звоню не для того, чтобы поговорить о Калебе Сент-Джозефе.

– Что-то произошло?

– Да. Мне нужна ваша помощь.

Глава 14

В солнечных лучах, пронзавших разноцветными стрелами большой зал собора Святого Павла в Беллингхеме, танцевал свечной сероватый дым и поблескивающие пылинки. Стихали последние шаги прихожан, покидавших церковь после воскресной мессы. Алтарник тушил свечи – пахло, как в детстве, жжеными хлопковыми фитилями и сладковатым натуральным воском. Запах, впитавшийся на подкорку, откуда-то из времени, когда рядом с ним, слева и справа, на жесткой деревянной скамье сидели мать с отцом. После развода родителей они с матерью переехали в Сиэтл, сбежали из Беллингхема, от сочувствующих взглядов, бесконечных пересудов и новой семьи отца. Он все не мог понять, почему отец предпочел воспитывать детей другой женщины, вместо того чтобы проводить время с ним, с родным сыном. Не мог понять, почему он причинил маме такую боль. Она была хорошей женой: держала дом в чистоте, язык за зубами, мясной рулет в духовке. Она была типичной домохозяйкой, застрявшей в пятидесятых, во времени, заставшем ее, когда она была совсем еще юной девочкой: носила платья в цветочек, по-особенному причесывала волосы и ежедневно готовила ужин. Воспоминания о матери и ее отношениях с миром всегда причиняли ему боль. В Сиэтле она сошлась с мужчиной. В то время денег у них не хватало даже на еду и помощи ждать было неоткуда, поэтому они переехали к нему и им обоим пришлось терпеть его вспыльчивый характер. Доставалось крепко и ему, и матери. Он вечно ходил в обносках, постоянно недоедал, его тело было покрыто синяками. Пока он не окончил школу, каждое лето приходилось проводить у отца в Беллингхеме, вынужденные натужные беседы со сводными братьями и сестрами не приносили ему удовольствия, как и царящая гармония в отношениях отца и его новой женщины. Он приезжал в Беллингхем с не сошедшими побоями в середине июня, оставляя мать на растерзание отчиму. Тогда он научился носить футболки с длинным рукавом даже в жару и придумывать оправдания, когда побои не удавалось скрыть от отца: «упал с лестницы», «подрался», «против меня жестко играли на поле». Но он знал. Каждый раз, смотря в его глаза, он понимал, что отец все знал. От бессилия и затаенной ярости хотелось кричать, хотелось ударить отца по лицу и спросить: «Почему ты ничего с этим не делаешь? Почему просто наблюдаешь, как кто-то мучает женщину, которую ты когда-то любил (или только говорил, что любишь), и сына?»

Когда закончилась школа, он записался в армию, увидев первый агитационный плакат, и с тех пор больше не появлялся в Беллингхеме. Спустя две или три командировки на Ближний Восток мать сообщила, что отчим скончался. Они оба выдохнули.

Он не понимал родителей, сколько бы ни думал о них. Не мог простить отца за то, что тот их бросил и привел в дом, где они, казалось, были счастливы, новую женщину и новых детей. Ему было странно, что в его бывшей комнате теперь спал другой мальчик, а он, приезжая на летние каникулы, был вынужден спать в подвале, обустроенном под гостевую комнату. Он отказывался понимать отца до того момента, как у него появилась Джиа Хейгер. Теперь, зная, какими сложными могут быть отношения между людьми, он больше не чувствовал злости. Мать и отец несколько лет как мертвы. Все, что он чувствовал после их ухода, – безграничную, нескончаемую вину. Перед матерью – за то, что он не смог ее защитить. Даже когда уже мог защищаться, он по привычке надевал наушники, чтобы не слышать, как они скандалили, по привычке позволял бить себя ремнем с металлической пряжкой. Перед отцом – за то, что не навещал его, когда тот болел. Он был не в силах выносить участливое и скорбное лицо женщины, которая украла его у них с мамой, хлопки по плечу от парней, на чьи школьные выступления, игры, выпускные и свадьбы отец ходил, парней, которым отец оплатил образование в колледжах и университетах, в то время, как ему, по результатам выпускных экзаменов, предлагалось обучение в муниципальном колледже. Он выбрал армию и ни разу об этом не пожалел.

Он не боялся, что в Беллингхеме его кто-то узнает. Прошло слишком много времени, война, солнце и песчаные бури изменили его, от прежнего нескладного мальчишки не осталось ничего, даже глаза, бывшие отражением ясного неба, потемнели, сделались неясного серого цвета.

В Беллингхем его привела смерть. Он заранее знал, куда едет, когда садился