Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

— Значит, костер… — глухо пробормотал командор.

Инквизитор пожал плечами.

— Ее не пытали, а яд действует безотказно, так что смерть ее была легкой и безболезненной. И потом, командор, вы переоцениваете мои возможности. Когда дело доходит до открытого разбирательства, я мало что могу изменить: последнее слово остается за коллегией. А там, между нами говоря, есть такие дубы, что дай им волю — они сожгли бы всех женщин в городе, просто чтобы быть уверенными, что в живых не осталось ни одной ведьмы.

Командор пристально посмотрел на инквизитора.

— Скажите, преподобный, вас никогда не мучают сомнения?

Инквизитор вопросительно приподнял брови.

— Я ведь тоже уже не мальчик, — задумчиво продолжил командор. — Не так уж много осталось. Задумаюсь иногда, а что будет ТАМ? И возникает у меня ощущение, что самой достойной «наградой» за наши с вами деяния будет сковородка в аду. — Командор невесело усмехнулся. — Что скажете, преподобный?

— Может быть, — неожиданно согласился инквизитор, помолчав. — В одном я уверен: без наших с вами деяний весь этот мир может стать адом. Вспомните хотя бы об Эльсионе.

Они помолчали, думая каждый о своем.

Командор откинулся на спинку кресла и долгим пристальным взглядом посмотрел на дверь.

— Думаете, он сможет работать после всего этого?

— Не знаю. — Инквизитор поджал губы и покачал головой. — Не знаю… Поживем — увидим. Жаль было бы потерять такого специалиста.

— А если он не сможет… — Командор перевел взгляд на инквизитора, тот молча пожал плечами. Плечи командора сникли, и голова его безвольно опустилась на грудь.

Три дня прошли как в тумане: Глеб куда-то шел, отвечал на какие-то вопросы, что-то пил, что-то жевал, не ощущая абсолютно никакого вкуса. По вечерам он ложился на жесткую лежанку и закрывал глаза, надеясь уснуть. Но сон не шел.

На казнь его не пустили, но за свою долгую жизнь он видел десятки других казней, и сейчас воображение живо рисовало ему картины того, ЧТО произошло в тот день на центральной площади.

Жадные языки пламени лижут босые ноги худенькой темноволосой девушки. Ее лицо перекошено от боли, но она не издает ни звука — она всегда была гордой девочкой, его Вельга. И собравшаяся поглазеть на очередную расправу толпа разочарованно вздыхает. И черный дым уносит к равнодушному небу то, что еще минуту назад было в жизни Глеба единственным смыслом. Почему? За что?

Долгие годы он верно служил делу церкви. Он посвятил Вере всю свою жизнь, отдал всего себя. И что же — такова награда за преданность?

Так, может, все эти годы он служил НЕ ТОМУ?

Глеб напрягал волю, гнал от себя эту мысль, но она, доводя его до отчаяния, раз за разом возвращалась. Снова и снова.

На третью ночь, уже под утро, Глеб задремал. Ему приснилась Вельта. Не взрослая красавица с синими бездонными глазами и волной иссиня-черных вьющихся волос, в которую его внучка превратилась за последний год, а та маленькая девочка, которая, сидя у него на руках, когда-то махала вслед кораблю, увозившему навстречу смерти ее отца и мать. Вельга цеплялась за его шею и плакала: «Дедушка, не бросай меня! Пожалуйста, дедушка, не бросай!» Глеб держал ее изо всех сил, но неведомая сила неодолимо тянула внучку вслед за плывущим к горизонту кораблем, вырывая ее из его рук.

«Дедушка, помоги!!!»

Глеб проснулся в холодном поту и, тяжело дыша, рывком сел на лежанке. В узкое окно кельи проникал серый призрачный свет — начинался еще один бессмысленный день.

Тихонько скрипнув, отворилась дверь, и в келью, пригнувшись, шагнул настоятель Ордена Инквизиции. Заметив состояние Глеба, он встревоженно нахмурился.

— Что случилось?

Глеб вытер лоб тыльной стороной ладони и покачал головой:

— Сон…

Не спуская с Глеба холодного колючего взгляда, главный инквизитор нащупал и сжал в руке висевший у него на шее медальон. Минуту они молча смотрели друг другу в глаза, потом рука инквизитора разжалась, и он виновато кивнул:

— Прости, Глеб, я уж подумал, что и ты… — Он прошел в келью и тяжело опустился на стоящую у окна скамью. Глеб заметил, как дрожит его рука, только что державшая охранный медальон. Инквизитор вздохнул и привалился спиной к стене. — Я бы никогда не пришел к тебе в такое время, поверь, но ситуация такова, что выбора у меня нет.

В неверном утреннем свете жесткий профиль инквизитора выглядел плоским и нереальным, точно нарисованным на старом холсте не слишком умелым художником. Глеб медленно опустил ноги с лежанки. Завладевшее им в последние дни полное безразличие ко всему происходящему вокруг немного отступило, освобождая место предчувствию близкой беды.

— Командор, — глухо произнес инквизитор, и у Глеба сжалось сердце. Странно — ведь вчера он был уверен, что уже ничто и никогда не сможет вызвать у него подобной реакции.

Инквизитор сжал руку в кулак, пытаясь унять дрожь.

— Не знаю, как это получилось, но, похоже, мы проглядели начало. Все попытки его вернуть ничего не дали — он уже почти на той стороне. Ты наша последняя надежда. Он нужен нам, Глеб, и, я знаю, вы всегда были с ним друзьями. Только поэтому я и пришел.

Глеб посмотрел в окно: по мутному стеклу медленно сползали мелкие капли — снаружи шел дождь. Нудный осенний дождь. Лета в этом году считай что и не было.

Инквизитор повернул к Глебу и без того худое, а сейчас еще больше осунувшееся лицо; в его взгляде читались надежда и неуверенность.

— Попробуешь?

Глеб глубоко вздохнул и, привычно расправив плечи, кивнул.

Час был ранний, и коридоры Дворца Инквизиции, обычно наполненные спешащими куда-то людьми, оставались пустыми, лишь у дверей, ведущих в покои командора, стояла стража. Глеб слегка удивился: вместо привычных гвардейцев двери стерегли бойцы из личной охраны главного инквизитора. Один из них молча открыл дверь, пропуская настоятеля и Глеба внутрь.

В комнате царил полумрак, едва рассеиваемый четырьмя толстыми свечами, и висел резкий хорошо знакомый Глебу запах. Глухие голоса бормотали слова молитв. С их приходом всё на мгновение смолкло, и из темных углов навстречу настоятелю шагнули безликие фигуры в черных рясах Исполнителей. Инквизитор махнул рукой, фигуры отступили в тень, и комната вновь наполнилась приглушенным бормотанием.

Командор лежал на выдвинутой в центр комнаты кровати. Его руки и ноги были растянуты ремнями к углам широкого ложа. Глеб подошел поближе и вгляделся в лицо старого друга.

Командор был на грани: заострившийся, как у покойника, нос, глубоко запавшие глаза бессмысленно открыты в потолок, с потрескавшихся губ слетают