Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— А может, он и пытался, — наконец произнес Костя. — Просто у него не получилось. А у нее — да.

* * *

…Иногда время становится более ценным ресурсом, чем мораль. Эта фраза крутилась в моей голове весь следующий день. И еще — ремарка Валиного папаши с заднего сиденья: «Сколько он с ней возился! Наездился…»

Что там возиться с молодой половозрелой особой? Куда ездить? Институт уж вроде давно закончен? Работы у Вали не имелось — за что ее, кстати, регулярно упрекали сестры. Нахлебница. Ну-ну. Знали бы они! И наконец — когда время становится более ценным ресурсом? Когда его мало, а мало его, когда ты стар и болен. Валя не была стара. Да и больной совсем не выглядела. Но вспомни, сказала я себе, богатой она тоже не выглядела. Неужели придется самой себе повторять банальности вроде — внешность обманчива? Где-то в этом доме лежал замолкший мобильный покойника, в котором наверняка был забит номер Валиного врача, если таковой имелся. Но где?

Отказавшись от мысли обыскивать по очереди все комнаты и чужие карманы, я решила действовать доступными методами. Вот, к примеру, верхний ящик рабочего стола, где Двинский в первобытном хаосе хранил визитки. Я выгребла их на стол. Коллеги-поэты, да и прозаики — визитками не баловались, уже большое им спасибо. Зато ими гордо делились «Николай ремонт», какие-то люди из мэрии, издатели и редакторы, пейзажист, массажист и — маникюристка Надежда (серьезно?!).

Среди разноцветных кусочков картона нашелся один, светло-серый, с жемчужным переливом: «Ренессанс». Честно говоря, «ренессанс» во мне будил скорее эстетические ассоциации: еще один салон красоты? Страховое общество? Однако буковки под «Ренессансом» свидетельствовали, что это — клиника. Возможно, пластической хирургии? Чем, в конце концов, вновь натянутая физиономия не ренессанс? Неужели Двинский подумывал?..

Положительно, разбор вороха визиток оказался много более интимным занятием, чем я предполагала. Я усмехнулась и набрала номер.

— Частная психиатрическая клиника, добрый день, — ответили мне. Я зависла. — Я слушаю вас, говорите.

Я прокашлялась.

— Простите, у вас лечилась моя подруга…

Я не успела произнести фамилию.

— Справок не даем, — голос стал ледяным. — Всего доброго.

Связь прервалась. Я посмотрела в печальный мокрый сад. Конечно, не дают. На то она и частная клиника. Хорошо, а если так? Я снова набрала номер.

— Будьте добры, бухгалтерию, — произнесла я одновременно с заученным приветствием. Бухгалтерия — это серьезно. Человек хочет выяснить отношения между клиникой и своими финансами. Как такому можно отказать?

— Секундочку. — И меня переключили на нечто моцартовское. Классика — вечные ценности. А затем глубокое контральто, уже без приветствия, произнесло: — Слушаю.

— Добрый день. Я хотела бы оплатить задолженность за этот год.

— Фамилия?

На секунду замешкавшись, я произнесла девичью фамилию Вали. На другом конце раздался щелк клавиш.

— За этот год?

— Да. — Я затаила дыхание.

— Девяносто восемь тысяч. Апрель месяц, — наконец произнес все тот же низкий голос. — Только задолженность погашена.

— Отлично. — Я сделала вид, что обрадовалась. На самом деле, я была ошарашена. — Простите, а кем погашена?

Клавиши щелкнули еще пару раз.

— Двинским Олегом Евгеньичем.

— Благодарю вас. — Я положила трубку.

А девяносто восемь тысяч — это много или мало? Я полезла в интернет.

В среднем, пребывание в одноместной палате частной психбольницы стоило от двенадцати до пятнадцати тысяч рублей. Значит, примерно недельное пребывание. Достаточно, чтобы снять острый эпизод. Не более. Я постучала пальцами по столешнице. Это был рискованный шаг, но попробовать стоило. Как хорошо, что под нажимом гостеприимных Валиных родителей — а ну как приедете в наши края? — я таки записала их номер телефона.

— Галина Сергеевна, здравствуйте!

— Никочка, как я рада вас слышать! У вас все в порядке?

— Да, конечно, не волнуйтесь. У меня к вам хозяйственный вопрос. Дело в том, что я нашла один неоплаченный счет из клиники…

— А, ясно. Сколько там?

Ни секундной паузы, лишь дрогнувший голос.

— Девяносто восемь тысяч.

— Понятно, ерунда.

— Не такая уж ерунда, — не выдержала я.

— Что вы, Никочка, Валюша и по миллиону за полгода належивала. Так куда деньги скинуть, на счет Олега Евгеньевича? Или, наверное, теперь лучше сразу вам?

Я пообещала прояснить этот вопрос, пожелала всего наилучшего и повесила трубку. Итак, фермеры беспрекословно переводили Двинскому за дочь серьезные суммы. По совокупности платежей (миллион за полгода, мама дорогая!) Валя должна была частенько и довольно продолжительное время лежать в «Ренессансе». Но тогда бы об этом так или иначе знали все прочие члены семьи и относились бы к ней соответственно. Однако ничего подобного я не заметила — разве что внимательную нежность Алекс: и то, разве что в последний месяц.

Хм. Любопытная и не очень прозрачная история. Однако у меня созрело предположение: Валя, очевидно, лежала в «Ренессансе» явно реже, чем думали родители. А разницу Двинский благополучно прикарманивал. Существенную разницу. Такую литературой заработать трудно. Еще презренной прозой, туда-сюда. Но поэзией… поэзией столько зарабатывали лишь в застойные времена, печатаясь в журналах-миллионниках вроде «Юности». Те времена прошли, и теперь у Двинского в руках оказалась девочка, которую все принимали за бессмысленное имиджевое приложение, юную нимфу при стареющем гении. Однако Двинский и тут обманул всех.

Я откинулась на Двинском кресле — комфортном, обтянутом теплой кожей (спасибо тебе, алтайская пшеница!), и впервые согласилась с Костиком. Похоже, тут действительно все не так просто, как кажется со стороны.

Глава 12

Литсекретарь. Лето

Перед тем как сойти с ума (а может, уже после), Офелия говорит: «Господи, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать». Я постепенно менялась, как меняется личинка, не зная о своей будущей судьбе, но прозревая ее.

У гусеницы, чтобы вы знали, трескается кожа, ткани разрушаются, образуя своего рода питательный суп. Потихоньку начинают свое развитие имагинальные диски личинки: центр каждого становится концом трепещущего крыла, кончиком тончайшей ножки… Я знала, что увижусь с ним — и потихоньку преображалась. Я готовилась к нашей с ним встрече, как никогда не готовилась ни к одному свиданию.

Пользуясь тем, что похудела после смерти отца, я выволокла из глубин шкафа разноцветные пакеты, которые годами присылала мне мать. Раньше эти вещи были мне малы. Но сейчас многие оказались впору. Следующим этапом стал ближайший салон красоты, где я потребовала сделать себе блонд: официально из соображений конспирации — я слишком на него похожа. Не стоит сразу открывать все карты. На самом же деле многочасовые блуждания в интернете определили образ женщин, толпящихся вокруг моего биологического отца: копии Мэрилин Монро, Джейн Мэнсфилд и прочих крутобедрых блондинок