Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
Поэтому всевозможные военные парады и шествия проводились едва ли не ежедневно.
По случаю великолепной погоды на Елисейских Полях оказалось весьма многолюдно — толпа, состоявшая по большей части из бездельников разного рода и возраста, студентов и домохозяек, выстроилась вдоль домов, шумно приветствуя проходящие войска. Со всех сторон слышалось:
— Да здравствует Франция!
— Да здравствует армия!
И даже:
— Да здравствует император!
Трудно было поверить, что эти же самые парижане, их родные и близкие, их знакомые и соседи всего пять лет назад под звуки «Марсельезы» возводили на улицах города баррикады, стреляли в солдат и не боялись окропить революционной кровью булыжник мостовых…
Однако теперь, после очередной реставрации, новый монарх запретил «Марсельезу» — и толпа с таким же удовольствием слушала вместо республиканского гимна — «Rigaudon d’Honneur», а взамен отчаянной «Кроманьолы» — старый добрый французский полковой марш, которые теперь исполнялись военными оркестрами.
Душа моя, Элизиум теней…
Так написал Тютчев когда-то давным-давно в одном из своих ранних стихотворений…
Разумеется, упоминая этот самый Элизиум, то есть, иными словами, «поля елисейские», которые, согласно верованиям древних греков, почитались легендарной страной любимцев богов, героев и праведников, Федор Иванович имел в виду лишь поэтический образ — и менее всего думал о парижской улице, получившей такое наименование по велению Короля-Солнце Людовика XIV. И уж совсем представить себе не мог Тютчев, что спустя много лет, в зрелом возрасте, доведется ему наблюдать, как по Елисейским Полям маршируют вооруженные до зубов армейские колонны.
К началу прохождения войск Федор Иванович опоздал — гвардейская кавалерия уже скрылась из виду, и ему удалось разглядеть лишь мохнатые медвежьи шапки конных гренадеров.
Однако сразу же наступила очередь легкой пехоты.
Егеря были одеты не столь ярко и пестро, как кавалеристы, — во все серое, с зелеными обшлагами, однако обмундированы таким образом, чтобы экипировка их по возможности не стесняла движений.
Маршировали они особенным, так называемым «гимнастическим» шагом, предоставлявшим возможность без труда преодолевать значительные расстояния и проделывать любые маневры, диктуемые обстоятельствами боя. Егеря в большей степени, чем строевым упражнениям и штыковому бою, были обучены стрельбе, а также навыкам поиска и оборудования укрытий.
От внимательного взгляда Федора Ивановича не укрылось, что все они вооружены нарезными винтовками системы Минье-Притчетта. Совсем недавно Тютчев видел такую винтовку в Петербурге, у своего приятеля Ивана Мальцова — несколько образцов ее еще только было закуплено русской военной разведкой для изучения, а вот французы уже вооружили ими легкую пехоту…
Вообще же, по словам Ивана Сергеевича Мальцова, стрелковое вооружение русских войск по качеству было низкое — медленное его заряжание и низкие баллистические качества снижали боеспособность и огневую маневренность пехоты и кавалерии. В армию поступали гладкоствольные, заряжавшиеся с дула кремневые ударные ружья семилинейного калибра, дистанция стрельбы из которых едва достигала шестисот шагов. Лишь некоторые батальоны располагали штуцерами с нарезным каналом ствола — также, впрочем, заряжавшимися с дула, — которые позволяли вести прицельный огонь с расстояния в тысячу двести шагов…
Когда прошел последний батальон пехоты, на Елисейские Поля вступила линейная артиллерия.
Интерес Тютчева вызвала особенная конструкция орудийных повозок и передков, сделанных таким образом, чтобы прислуга могла держаться на них во время быстрых движений. Федор Иванович отметил про себя также, что лишь некоторые артиллерийские батареи оснащены современными нарезными пушками Армстронга, отличавшимися большой дальнобойностью и почти в пять раз превышавшими гладкоствольные орудия по точности. Остальную же часть орудийного парка составляли легкие двенадцатифунтовые пушки, успевшие зарекомендовать себя не лучшим образом.
Про артиллерийские орудия, до последнего времени поступавшие на вооружение русской армии, Мальцов тоже рассказывал Тютчеву перед его поездкой во Францию. Если верить Ивану Сергеевичу, и с ними все обстояло не слишком благополучно — предельная дальность огня нашей полевой артиллерии едва доходила до пятисот-шестисот саженей при стрельбе гранатой и до трехсот саженей при стрельбе картечью.
Разумеется, с такими свойствами артиллерия не способна была своим огнем осуществлять мощную подготовку атаки пехоты, что неизбежно должно было привести к большому числу людских потерь. Между тем колониальные войны британцев уже продемонстрировали неоспоримые преимущества нарезного оружия перед вооружением гладкоствольным. Дальность, точность полета снаряда и пули должны были коренным образом поменять представления о войне, однако Россия, по обычаю, реагировала на перемены с некоторым опозданием.
Нет, конечно, теоретические наработки и опытные образцы военной техники у русской армии были — вплоть до подводных кораблей, стреляющих ракетами из-под воды, — однако серийное производство современных видов вооружения сталкивалось с большими трудностями. У казны просто-напросто не хватало денег…
Кажется, парад подходил к завершению. Замыкал его, очевидно, чтобы произвести наибольшее впечатление на публику, батальон темнокожих зуавов, одежду которых составляло нечто отдаленно напоминавшее национальные алжирские костюмы.
Разглядывая пестрые шаровары и кривые сабли туземцев, Федор Иванович вдруг представил себе их вооруженное столкновение с нашей башкирской конницей, не так давно еще принимавшей участие в разгроме Бонапарта, и улыбнулся подобной картине.
— Не правда ли, они великолепны, мсье? — По-видимому, оказавшийся рядом с Федором Ивановичем толстяк непризывного возраста с трехцветной розеткой в петлице не совсем правильно истолковал улыбку Тютчева, приняв ее за выражение патриотического восторга. — Кровожадные дети пустыни… Они еще всей Европе покажут!
— Да уж, скоро наши славные солдаты отомстят за унижения четырнадцатого года! — поддержала его какая-то девица. — Не правда ли, господа?
— Безусловно, мадемуазель, — отозвался мужчина, одетый в рабочую блузу. — Да здравствует армия!
Федор Иванович Тютчев кивнул, еще раз улыбнулся — и начал осторожно выбираться из толпы.
Следовало соблюдать осторожность.
В последнее время агенты французской тайной полиции совершенно не стесняли себя в средствах, и нежелательный иностранец запросто мог получить нож под ребро или удар по голове в подворотне…
Еще со времен беспринципного интригана Жозефа Фуше, который пережил на своем посту и вождей Великой революции, и Директорию, и Наполеона Бонапарта и успел послужить даже вернувшимся на трон Бурбонам, политическая полиция стала неотъемлемой частью французского правительственного механизма — независимо от формы правления. Именно при Фуше в стране была создана сеть секретных агентов и осведомителей, постоянных и временных, служащих и частных лиц, мужчин и женщин из различных слоев общества. Кроме того, под контроль были взяты источники информации во всех иностранных посольствах, аккредитованных в Париже, паспортная система, содержание тюрем, а также деятельность жандармерии.
В сущности, подобному развитию событий во Франции удивляться не следовало. Крайняя обостренность внутренних конфликтов, нарушенное равновесие общественных сил, находившихся в состоянии постоянного брожения со времен революции, неустойчивость пришедших после нее политических режимов, быстрая смена правительства — все это не могло не создать благоприятной
