Китайская гувернантка - Марджери Аллингем
Мистер Кэмпион лениво отвернулся от посудного шкафа и позволил своему вниманию привлечь коллекцию эмалированных пуговиц, выставленных на стеклянном столике размером чуть больше обеденной тарелки. Когда он заговорил, его тон был небрежным, но слушающая Джулия, которой был известен только его голос, поняла, что он наконец-то увидел начало, которого так долго ждал.
“Что тебя больше всего раздражает? Покровительство или дилетантизм?” - спросил он с обманчивой глупостью.
“Чертово богатство!” - сказал Тоберман, говоря правду и забавляясь этим. “Теренс Киннит потратил целое состояние, разрушая это место самым грандиозным образом — например, он обшил фанерой псевдотюдоров целых две квадратных мили площади стен, но это не сломило его, как должно было сломать, потому что он смог заплатить за лот, поручив нам выставить на аукцион лишь часть великолепных вещей, которые он нашел и узнал в руинах. Первоначальные строители импортировали не только свою квалифицированную рабочую силу из Италии, но и свои ‘садовые украшения’. Классические шарики, старина, которые сейчас находятся в половине музеев Европы. Никто не узнал их, кроме Теренса. Я никогда не простил этого его призраку!” Он глубоко вздохнул, и его темные глаза на мгновение стали простодушными. “И почему он вообще это сделал?” он потребовал ответа. “И все потому, что какая-то глупая мелочь, которую он взял к себе в дом ‘из великодушия, потому что она была дешевой", втянула его в скандал, который пришлось замять. Он купил местное кафе folly и превратил его во дворец, чтобы соседям было о чем поговорить!” Он ухмыльнулся, и к нему вернулась его искушенность. “Ты думаешь, у меня есть чип на плече, не так ли? Что ж, так оно и есть, и позволь мне сказать тебе, что у меня есть на это полное право”.
Мистер Кэмпион извиняющимся тоном кашлянул. “Прошу прощения”, - поспешно сказал он. “Я понятия не имел, что вы так сильно переживаете. Я представлял, что, поскольку ты проводила так много времени в "Уэлл Хаусе", ты...
“Считала себя одной из них?” В голосе Тобермана звучали раздражение и стыд одновременно. “Полагаю, что считаю, когда не думаю. Мне нравится старина Юстас. Я должна. Этот человек вел себя со мной как богатый дядюшка с тех пор, как я себя помню. И он, и Элисон относятся ко мне как к племяннику, и я пользуюсь городским домом, когда захочу. Почему я не должен? У всех остальных есть. У них там сейчас родственник из Южной Африки… кузина-женщина без чувства юмора и ее женская прислуга. Меня ‘приняли-и-покончили", как и всю остальную компанию, и так случилось, что я возмущена этим, будучи слишком чертовски ленивой, чтобы что-то с этим сделать. И все же все это парадокс, потому что если кто-то и имеет право наследования от Родственников, то только я. По крайней мере, я не бездомная ”. И снова горечь, скрывавшаяся за противоречивой вспышкой, была весьма примечательной. Он сам заметил это, потому что покраснел и обезоруживающе улыбнулся.
“Я слишком много болтаю, потому что слишком много пью или наоборот? Я никогда не знаю”, - поспешно сказал он. “Мы сейчас пойдем и поищем немного выпивки. Обычно в помещениях прячут немного алкоголя, если кто-то организует обыск. Прости меня, Кэмпион, но я все еще не оправился от шока от открытия, которое должен был сделать двадцать лет назад. Когда на днях это дошло до меня, я был поражен, не его ошеломляющей очевидностью, а тем фактом, что я из всех людей был единственным человеком, который знал об этом и все же не распознал за все это время. Черт возьми, я видел, как это произошло!”
И мистеру Кэмпиону, и Джулии, все еще прятавшейся в другом конце комнаты, было очевидно, что он собирается довериться кому-то, а также что в последнее время это вошло у него в привычку.
“Это было, когда впервые разнесся слух, что юный Тимоти заполучил девочку Лорелл”, - сокрушительно объявил он. “Я не знаю почему, но это меня очень сильно расстроило. Почему мужчина, которому чертовски повезло унаследовать одно состояние, вдруг набрался наглости жениться на другой? Я думала о несправедливости всего этого, когда ослепляющая правда об этом молодом человеке внезапно ударила меня между глаз. Скажи мне, Кэмпион, ты знающий парень, как ты думаешь, кто он такой?”
“Приемный сын Юстаса Киннита”. Мистер Кэмпион говорил осторожно, но Джулия слышала, что ему интересно.
“Все это знают, но вы предположили, что он также был его собственным внебрачным сыном, не так ли? Либо его собственным, либо его брата, настоящего Тимоти? Все всегда так думали”.
Мистер Кэмпион ничего не сказал.
“Ну, он не был таким”, - сказал Тоберман. “Это то, во что Юстас позволил всем поверить, романтичный старина такой-то! Таково было мнение всего Лондона и, вероятно, самого мальчика. Несомненно, так думал мой старый отец. Он рассказал мне об этом перед смертью, как будто это была какая-то ужасная семейная тайна, и я поверила ему, это было удивительно. Я поверил ему, хотя я был единственным, кто знал правду, если бы был достаточно взрослым, чтобы понять это тогда ”. Выражение его ярко раскрашенного лица было удивленным. “Представьте себе это!” - сказал он.
Светлые глаза худощавого мужчины были обманчиво пустыми, когда он повернулся к говорившему.
“Вы вдруг вспомнили что-то о Тиме Кинните, когда услышали о предполагаемой помолвке?” спросил он, мягко возвращая его к основной теме.
“Да”. Чудесное озарение в момент открытия было все еще свежо в памяти Тобермана. “Я выпивал кое с кем, собственно говоря, с Экеннанном из галереи "Бринк". Он упомянул о помолвке, упомянул об усыновлении и спросил меня, кому из братьев Киннит на самом деле принадлежал мальчик. , я сказал: "О, тот, что помоложе, Тимоти, которого убили в Испании", и Экерманн сказал: "Тогда юному Тимоти должно быть значительно больше двадцати двух, не так ли?"’Это сбило меня с толку, потому что я знала, что это не так, и впервые я разобралась в этом и поняла, что Тимоти, должно быть, родился незадолго до начала мировой войны, намного позже испанского дела. И тогда я был озадачена, потому что я могла вспомнить тот год, предшествовавший вспышке. Мне было десять, и у моих людей что-то случилось после мюнхенского фиаско, и меня вытолкнули из Лондона сюда, в деревню. Юстас был болен. Он пролежал в больнице семь или восемь месяцев, а затем приехал, чтобы поправиться. Я помню его, и я помню военные приготовления здесь, пожарные учения, противогазы
