Человек с клеймом - Джоан Роулинг

Когда Робин объяснила, что она действительно не могла уйти с обеда с родителями Мерфи через пять минут после того, как согласилась на него, Страйк коротко сказал:

– Ладно. Лучше надеяться, что миссис Повторная не разозлится из-за того, что мы не выполняем ее просьбу, и не обратится в прессу.

Поскольку это был первый случай за многие годы, когда Робин отказалась от работы по личным причинам, и поскольку в последнее время на нее легла большая нагрузка, чем на всех субподрядчиков, она посчитала нетерпеливый тон Страйка совершенно неоправданным, но прежде чем она успела это сказать, он повесил трубку.

Теперь сердитая и вдобавок ко всему измученная (кто виноват, что агентство сейчас так уязвимо для негативной прессы?), Робин приняла ванну. Высушившись и одевшись, она отдернула шторы в спальне и увидела – ее взгляд мгновенно привлекло к нему, как будто она его ждала – мужчину в зеленой куртке, стоящего на противоположной стороне тротуара. Он быстро повернулся, как только шторы раздвинулись, словно пытаясь скрыть свое лицо, хотя она не могла видеть его с такого расстояния без бинокля. Ее сознание пыталось сказать ей, что она не может быть уверена, но ее инстинкт подсказывал ей иную историю: та же зеленая куртка, то же телосложение, тот же рост, что и у человека, который надел маску гориллы, чтобы угрожать ей масонским кинжалом.

Робин с колотящимся сердцем смотрела, как он, отворачиваясь, уходит. Она была уверена, что он наблюдал за ее окнами.

То, что он постоянно носил куртку, в которой она уже видела его вблизи, не выдавало в нем большого ума. Тем не менее, Робин прекрасно знала, что глупые мужчины могут быть так же опасны, как и умные. Она пошла проверить сумку на предмет сигнализации от изнасилования и перцового баллончика, убеждая себя, что он не посмеет ничего сделать на такой оживленной улице при дневном свете, и напоминая себе, что от входной двери до "лендровера" совсем немного. Она подумала позвонить Страйку, но передумала, учитывая, каким ворчливым он был только что по телефону. В любом случае, в агентстве не было никого, кто мог бы прийти и помочь ей. Теперь она второй раз за эти месяцы пожалела, что живет одна, и тут же напомнила себе, что если бы она жила с Мерфи, то оказалась бы в еще более затруднительном положении. Он все еще ничего не знал ни о мужчине в зеленой куртке, ни о маленькой резиновой горилле, ни о масонском кинжале, спрятанных в ящике для носков.

Была ли у Зеленой Куртки машина? Пойдет ли он за ней к Мерфи? Не сделал ли он что-нибудь с "лендровером", пока она спала или принимала ванну? Ей нужно будет проверить его перед тем, как сесть в машину, но в этот момент у нее в руке будет перцовый баллончик. Приняв такое решение, Робин надела пальто, еще раз проверила содержимое сумки и вышла из квартиры.

День был прохладный, облака скользили по солнцу. Робин быстро шла к машине, оглядываясь по сторонам и за спину, но мужчины в зеленой куртке нигде не было видно. Держа в руке перцовый баллончик, она наклонилась, чтобы осмотреть днище "лендровера", но ничего не увидела, не было и царапин на краске возле замка. Она быстро села в машину и заперла двери. Для большего чувства безопасности, она оставила сумку открытой на пассажирском сиденье, чтобы баллончик был под рукой, и поехала, постоянно поглядывая в зеркало заднего вида.

Проблема Блэкхорс-роуд заключалась в том, что там всегда было очень оживленно. Робин знала, что у Зеленой Куртки хватило бы времени, будь он в здравом уме, сесть в машину и последовать за ней, особенно если бы он знал, где квартира Мерфи. Она понятия не имела, какая машина у Зеленой Куртки, но не сомневалась, что он точно знает, за каким "лендровером" нужно следовать.

Робин прибыла в квартиру Мерфи незадолго до полудня, все еще не уверенная, следят ли за ней. Дверь квартиры Мерфи открыла его сияющая мать, хорошо одетая, привлекательная блондинка лет шестидесяти, от которой Мерфи, очевидно, унаследовал свою красоту; у нее была та же фигура и пухлая верхняя губа.

– Как приятно наконец-то с вами познакомиться! – сказала она, и Робин ответила так бурно, как только могла, думая при этом только о Зеленой Куртке.

Если внешностью Мерфи был обязан материнской линии, то рост и волосы он унаследовал от отца, крепкого ирландца с низким голосом, который также был рад знакомству с Робин и сказал, что Мерфи слишком долго ее скрывал. Мерфи казался немного нервным, что Робин списала на неожиданность приезда родителей и необходимость готовить для них. Он застрял на кухне, поэтому Робин и двое старших Мерфи сели вместе и непринужденно болтали о переезде в Голуэй после долгих лет в Лондоне, о третьей беременности старшей сестры Мерфи и о недавнем появлении у Робин еще двух племянников. Робин заметила, что никто из них совсем не спросил ее о работе, что было странно, ведь именно так они с Мерфи и познакомились. Интересно, сказал ли он родителям не поднимать тему агентства.

Обед был вполне приятным, хотя еда могла бы быть и вкуснее: стейки Мерфи были резиновыми, а картофель слегка недожаренным. На столе стояло вино, которое отец Мерфи пил щедро, отпуская шутки, порой весьма забавные.

Робин невольно вспомнила своих бывших родственников. Отец Мэтью тоже был болтлив, а его покойная мать – более тихой, утонченной и осмотрительной, и Робин всегда чувствовала, что та ее недолюбливала. Мать Мерфи была гораздо дружелюбнее, чем ее "коллега" Канлифф, но Робин все же заметила признаки того, что за ней тайно наблюдают.

– Нам было жаль слышать, что с домом не вышло, – сказала она Робин.

– Да, – сказала Робин. – Это было обидно.

Чем дольше длился обед, тем больше Робин убеждалась, что родители Мерфи понятия не имели о его недавнем рецидиве. Изучающий взгляд миссис Мерфи подсказывал, что она подозревала, что за этой историей скрывается нечто большее, чем просто обход с ценой. Возможно (укол беспокойства пронзил Робин), родители Мерфи знали о внематочной беременности. Робин взяла с парня обещание не рассказывать ее родителям, но не получила никаких гарантий относительно его.

За обедом она впервые узнала, почему уроженец Лондона Мерфи болеет за "Ливерпуль": его отец провел большую часть своей юности в городе и оставался страстным болельщиком; он бы не стерпел, чтобы его сын болел за