Золото в смерти - Нора Робертс

— Конечно.

— Вы были очень любезны. Пожалуйста, будьте бдительны в своей работе.

Когда они вышли, Ева посмотрела на Пибоди. — Шансы найти здесь хоть что-то ничтожны, — сказала она. — Но давай будем чертовски бдительны в нашем деле.

Выйдя на улицу, Ева вдохнула шум, хаос и буйство красок Нью-Йорка, словно глоток свежего воздуха, и почувствовала благодарность, что припарковалась на несколько кварталов дальше.

— Следующий пункт — морг, потом лаборатория. А пока — давай разыщем этого доктора Понти или Понто из Унгер и возьмём документы по случаям насилия, которые Абнер регистрировал.

— Уже в работе, — Пибоди достала КПК. — Помнишь, пару недель назад мы искали убийцу того насильника?

— Помню.

— Думаю, мы нашли полную противоположность тому уроду — доктора Кента Абнера. И если раньше было трудно работать по делу насильника, то сейчас ещё труднее.

— Все дела трудные, так и должно быть. Мы зайдём в одну пекарню неподалёку.

— Ну давай. Я бы не отказалась от яблочного пирожка. Штаны ведь свободные.

— Луиза говорила, что Абнер иногда приносил в клинику выпечку или цветы. Надо проверить, что там насчёт этого. И ещё придётся заглянуть в клинику, поговорить с персоналом и посмотреть его записи.

— Доктор Майло Понти — ординатор в Унгер, примерно сорок с лишним, женат два года, детей нет. Жена — хирургическая медсестра в том же госпитале. Окончил Колумбию, живёт на Нижнем Вестсайде. Без криминала.

— Нанесем визит и ему. А теперь — в пекарню.

— Можно половинку пирожка. В половине пирожка почти нет калорий. На самом деле…

Пибоди распалилась:

— Это почти подвиг.

— А если я не хочу пирожок?

— Пол пирожка это уже не пирожок. Это почти «минус-пирожок». К тому же кто откажется от всего этого счастья… или хотя бы половинки?

— Почему его вообще называют «перевёрнутый пирог»? Почему не просто «пирожок»?

— Потому что тесто складывают сверху, чтобы яблочная начинка осталась внутри, — объяснила Пибоди, открывая дверь в пекарню. — Ох, как пахнет!

Ева вдохнула аромат и решила, что сможет проглотить даже половинку такого пирожка.

Первое, что бросилось ей в глаза после этого благовонного счастья, — чёрная повязка на рукаве белого кителя девушки за прилавком.

Слухи уже распространились.

Они зашли в пекарню, потом в спортзал, местный магазин. Пибоди проявила сдержанность и дождалась, пока они сядут в машину, чтобы открыть свою половинку пирожка.

— Знаешь, — сказала она, откусывая крошечный кусочек (чтобы растянуть удовольствие), — я надеюсь, когда я умру — ну, лет через сто, во сне, после бурного, горячего секса с Макнабом — люди, которые со мной работали или меня знали, будут думать обо мне хотя бы в половину того, как эти люди думают об Абнере.

— По крайней мере один человек таких чувств не разделял, — сухо заметила Ева, глядя на пустую половинку пирожка, проглоченную ею в три небрежных укуса по дороге в морг.

— Никто из тех, с кем мы говорили вдоль его маршрута, никто из тех, к кому подходили полицейские во время обхода, не помнит, чтобы видел кого-то незнакомого в районе или кого-то, кто бы часто наведывался.

— И никто не узнал на фото Понти или родителей, о которых сообщал Абнер.

— Пока это наши лучшие зацепки.

— У нас есть врач, и я склоняюсь к мысли, что именно врач мог бы знать больше о ядах и мог получить доступ к чему-то подобному.

— Что бы это ни было, — пробормотала Ева, — но это важный момент.

— У нас есть работник коммунальных служб, который, как считают, мог избивать жену и ребёнка, когда захочет.

— Ещё один важный момент. И есть молодой руководитель, который по фото легко сливается с соседями. Он не сидел, у него были хорошие адвокаты, но его всё равно отправили на полгода обязательного консультирования. Мать ребёнка добилась полной опеки и ограниченных, контролируемых встреч. Это могло кого угодно разозлить.

— Только пять лет назад, правда? Давно уже.

— А последний случай — ещё дольше назад, пятнадцать лет.

— Мы поговорим со всеми.

— Но сейчас я хочу услышать, что скажет Моррис, и что мёртвый рассказал Моррису.

Пибоди умудрилась доесть пирожок до того, как они спустились в белый туннель.

Ева почувствовала запах чего-то крепче, глубже, чем обычный микс промышленных чистящих средств, дезинфектантов и запаха смерти.

И увидела, что двери театра Морриса закрыты, на них висит табличка «Доступ ограничен».

Она нажала на звонок и с облегчением услышала глухой стук в ответ.

Через иллюминатор увидела Морриса и услышала, как замки открываются.

— Вы вовремя, — сказал он. — Я только что освободил комнату и тело.

Голос Морриса звучал глухо через дыхательный аппарат полного защитного костюма, но он жестом пригласил их войти.

— Дайте минуту снять экипировку.

— Сколько ты уже за этим?

— Нужно было закрыть тело по протоколу, прежде чем вскрывать. И держать его в контролируемой зоне во время вскрытия. Я начал ещё вчера вечером.

Он снял головной убор и положил его в ванночку. У Евы мелькнула мысль, что вместо привычного костюма он был в футболке и спортивных штанах, а длинные тёмные волосы связаны в хвост.

— Ты всю ночь здесь.

— Контролируемая зона, — повторил он. — На всякий случай держу сменную одежду. По протоколу нужно два часа отдыхать и спать. С гелевым матрасом и на столе для вскрытий поспать можно.

Он улыбнулся, но глаза были уставшими.

— Буду рад душу, нормальному кофе и завтраку.

— Пибоди.

— Занимаюсь.

— Не надо, — начал было Моррис, но Пибоди уже вышла.

— Спасибо, — сказал он.

— У меня тоже полно ночей без сна, но на столе для трупов я ещё не дремала, — улыбнулась Ева.

— Это всё же мой второй дом.

Теперь Ева подошла к телу — оно было уже закрыто, с длинными аккуратными швами