Джастин Кейс - Мег Розофф
«Привет», — сказал Чарли, сидя на полу у его ног. В одной пухлой руке он держал игрушечную обезьянку, другой водил большой деревянной ложкой в воздухе, как самолетом. Джастин присел на пол и посмотрел в глаза брату.
— Что это было ночью? — спросил он ласково. — Когда ты успел выучить буквы?
Чарли долго смотрел на него, прежде чем ответить.
«Я задал тебе ночью важный вопрос, — сказал он, — и тебе надо на него ответить, иначе ты никогда не перестанешь мучить себя из-за того случая, когда я хотел полетать».
— Кубики! — сказал он настойчиво и ударил ложкой об пол.
Более подробного ответа Джастин и не ждал. Он поцеловал ребенка, засунул паспорт в карман, позвал пса, сказал матери, что школьную поездку перенесли на неделю раньше, и двинулся в аэропорт Лутона.
Сев в автобус, Джастин почувствовал, как упрямое притяжение прошлого начало ослабевать. Приятное чувство. Большая дорога зовет. Чем ближе к аэропорту, тем свободнее он себя ощущал, как комета, уносящаяся в бесконечную невесомость навстречу неизвестности.
Главный терминал, ему выходить. Его заворожил шорох автоматических дверей — вшух! — и обилие стекла и стали вокруг. Никаких занавесок, никаких журнальных столиков, никакой посуды. Ни куч грязного белья, ни ящиков с пижамой в клеточку. Никакого почтового ящика. И бутылок с молоком на пороге тоже нет. Ничего домашнего, уютного, знакомого. Ничего, что пахло бы им, ничего с его именем или номером медицинской страховки.
Как до него раньше не доходило? Все проблемы — в его внешнем окружении. Душная комнатушка. Посредственные родители, унылый дом. Улица. Школа. А здесь можно было порвать все ниточки, связывавшие его с землей. Он теперь в пути, в бегах. Он Гулливер, Нил Армстронг, Бонни и Клайд в одном лице.
Он подошел к информационной стойке, взял заявление на разрешение несовершеннолетним летать без сопровождения, заполнил его, подделал родительские подписи, купил бутерброд с кофе и сел ждать рейс. Он рассматривал разные направления: Верона, Анталья, Родос, Закинф, Барселона, Зальцбург, Салоники, Стамбул, Ним, Брест, Галифакс.
Три часа он сидел посреди аэропорта неподвижно, как эпицентр многолюдного циклона, пока глаза у него не стали слипаться от кругового движения человеческих масс. Он перебрался в тихий уголок у огромного окна, подложил под голову пальто и заснул. Ему приснилось, что он мышь, попавшая в лабиринт. Он бегал и бегал кругами, пока не нашел спасительную лазейку, но ее перегородила огромная морда механической кошки.
МЯЯЯУУУУУУ!
Он подпрыгнул во сне и, ничего не понимая спросонья, ударился головой о металлическую оконную раму. Боб не спал и смотрел на него с тревогой. Но кошмар его не напугал. Кот во сне был убийцей, но мышь все еще жива.
Он потянулся. Нашел туалет. Шли часы, он курсировал от киоска к кафе, читал журналы, посвященные никогда не интересовавшим его предметам, листал путеводители по разным странам, встряхивал сувенирные стеклянные шары с искусственным снегом внутри, смотрел, как прибывает и убывает толпа. Здесь время текло незаметно. Никто не обращал на него внимания. Он расслабился.
Когда он в следующий раз проголодался, то отыскал недорогую столовую, вместе с остальными пассажирами провел поднос по хромированным рельсам прилавка, заказал сосиски с пюре и горошком, шоколадный пирог и апельсиновый сок и расплатился карманными деньгами на школьную поездку. Он ел медленно, с удовольствием смотря по сторонам. Он один тут мог сидеть без дела: не надо было спешить на самолет, подавать завтрак, развлекать детей. Кругом толклись возбужденные путешественники всех цветов и национальностей, всех форм, размеров и сексуальных ориентаций. Иногда они ему улыбались, поразившись его лицу, пальто или даже собаке, и между ними устанавливалась мимолетная человеческая связь, миллисекунда братства.
Мы все тут вместе, говорили они ему молча на сотне языков.
И тут в одно ослепительное мгновение он осознал, что ему больше не нужно прочесывать мир в поисках места назначения.
Он уже на месте.
22
Мало кто сможет хорошо выспаться за восемь часов на неровном ряду пластиковых кресел. И все-таки, засунув ноги под металлический подлокотник, не обращая внимания на десять тысяч ватт дневного света, сияющих над головой, и сотни галдящих путешественников вокруг, прикрывшись забытым кем-то акриловым самолетным одеялом и с верным псом, пристроившимся в ногах, Джастин спал как младенец.
Это было почти блаженство.
Рокот тележки уборщика убаюкал его, и он впал в такое нежное забытье, какого не испытывал много лет. Яркий искусственный свет создавал невероятное ощущение благополучия. Он вдруг понял, что всю жизнь боялся темноты.
Он проспал прибытие ранних самолетов и встал, посвежевший и довольный, в восемь утра.
Первый день его новой жизни начался с полного английского завтрака в кафе напротив зала ожидания первого класса. Если не считать грибов с привкусом пластика, еда была вполне сносной: с пылу с жару из микроволновки и сытная. Когда он попросил еще тостов, женщина за прилавком даже не взяла с него денег.
— Оставь себе на путешествие, — сказала она, протянув ему полную тарелку остывших поджаристых белых тостов, пригоршню порционных коробочек со сливочным маслом и пять крошечных баночек с клубничным джемом.
Он улыбнулся ей.
Поедая гору тостов, Джастин подумал, что может спокойно ничего не делать. Он стал есть помедленнее, и было уже почти десять, когда он расправился со своим завтраком и прочитал все оставленные на соседних столиках газеты.
Он вытер губы, сложил грязную посуду на поднос для уборщиков, оставил Боба приглядывать за вещами, а сам пошел по указателям в «Душевые кабины», сунул фунт в щель на высоком турникете, разделся и с наслаждением ступил под обжигающую струю воды. Ее плотный горячий поток был настоящим чудом; он стоял неподвижно, и вода текла по его волосам, по шее и спине, по узким, гладким, плоским мышцам на бедрах, по икрам, по щиколоткам и, наконец, закручивалась вокруг его ступней и исчезала в стоке. Десять минут он стоял, пропуская тепло сквозь мышцы и кости. И тут он вдруг осознал, как ему повезло, какая это удача — быть живым и жить в аэропорту Лутона.
Он так долго стоял в запотевшей кабинке, что служащему пришлось постучать в дверь, чтобы он поторапливался, но ему было все равно. Прогретый до самой глубины своего существа, он наконец успокоился. Он выключил воду и поразился наступившей тишине. Прошло много времени, пока он понял, в чем дело: саундтрек, сопровождавший его жизнь в последние месяцы, — постоянно жужжащий белый шум тревоги — исчез.
Ему хотелось петь, плакать, кричать от
