Словно искра - Элль Макниколл

К дому Мириам Дженсен.

Он высокий и внушительный, хотя и выглядит обшарпанным и заброшенным. Если обратиться к тезаурусу, его можно было бы назвать обветшалым. Просторный палисадник весь зарос влажной и очень зелёной травой. К альпийской горке, кажется, не прикасались уже несколько месяцев. Каменная ограда вот-вот развалится от старости, калитка болтается на петлях.

Высокая потемневшая парадная дверь выглядит угрожающе.

– Жуть, да? – шепчет Одри, присев за оградой и уставившись на дом.

– Ага, – соглашаюсь я и присаживаюсь рядом. – Это дом Мириам Дженсен.

– Ты знаешь хозяйку? – удивляется Одри.

– Нет, – тихо отвечаю я. – Ну, не то чтобы. Я только знаю, кто она такая.

– Она такая же жуткая, как и её дом? – недоверчиво спрашивает Одри.

– Нет. Она… не такая, как все.

– Как это?

Каждый раз я не понимаю, как это объяснить. Я просто чувствую.

– Ну, другая.

Одри смотрит на фасад дома.

– Спорим, я подойду и загляну в окно?

– Зачем?

– Потому что это весело, – ухмыляется Одри.

Она не дожидается, пока я с ней поспорю, перелезает через ограду и медленно крадётся к большому окну на правой стороне дома. Все стёкла грязные и тёмные, ничего не разглядишь.

– Одри, – шепчу я, – нам лучше уйти.

– Я просто хочу посмотреть, – тоже шёпотом отвечает она.

– Мы на чужой территории.

Одри выпрямляется, чтобы заглянуть в окно, и вскрикивает, а затем несётся обратно к ограде и перескакивает через неё ко мне, возбуждённая и запыхавшаяся.

Через пару секунд я понимаю почему.

Дверь отворяется, и на пороге появляется Мириам, вид у неё озадаченно-сердитый.

– Чего вам, хулиганки? – спрашивает она.

– Извините. – Одри всё ещё еле сдерживает смех. – Мне просто понравился ваш жуткий дом.

Мириам закатывает глаза.

– Вы что, не знаете, что ошиваться вокруг чужих домов невежливо?

Я вдруг замечаю, что она держит что-то под мышкой. Что-то большое и твёрдое. Мириам ловит мой взгляд.

– Это Эрнест, – говорит она. – Черепаха.

Мириам кладёт Эрнеста на траву, и он таращится на нас.

– Ты, – указывает на меня Мириам. – Это ведь ты хочешь, чтобы у нас установили новый памятник?

– Да, – тихо говорю я.

– Мы соберём деньги, – горделиво заявляет Одри. – Папа даст нам целых пять фунтов.

– Вам понадобится в разы больше, – фыркает Мириам. – И даже тогда они не согласятся.

Волнение и страх уступают место упрямству и любопытству. Я делаю шаг вперёд и спрашиваю:

– Почему?

Мириам смотрит прямо на меня, и выражение её лица немного смягчается.

– Потому что это не то прошлое, которым можно гордиться. Неудобное. Неприятное. В Джунипере людям нравится всё приятное. Приятное для них важнее хорошего.

– Но разве приятное и хорошее – не одно и то же? – недоуменно спрашивает Одри.

Мириам, приподняв брови, пристально смотрит на меня, а не на Одри:

– А ты что скажешь?

Я знаю ответ.

– Это не одно и то же.

– Верно, – тихо соглашается Мириам. – У нас здесь приятное предпочитают хорошему. А в напоминании о зле, которое творили здесь столетия назад, нет ничего приятного.

Я никогда не понимала, что значит быть приятной. Наверное, ради этого я и маскируюсь – чтобы казаться приятной.

Я сглатываю:

– Я не сдамся.

– Зря. Ничего не выйдет. Только себе хуже сделаешь.

Я смотрю вниз, на Эрнеста. Он неподвижен. Непроницаем.

– Мне постоянно говорят, что я чего-то не могу. – Я слышу себя будто со стороны. – Врач говорил, что я не смогу разговаривать. Потом – что не смогу ходить в школу с обычными детьми. А теперь все говорят, что я не смогу добиться установки памятника.

Я поднимаю голову и повышаю голос:

– Мне надоело слышать, что я чего-то не могу.

– Адди! – изумлённо шикает Одри.

Выражение лица Мириам не меняется. Мы с ней молча смотрим друг на друга, и через несколько мгновений борьба во мне утихает, а плечи расслабляются.

– Я не знаю, как сделать так, чтобы они изменили мнение, – уже тихо продолжаю я.

– Их мнение не изменится, – прямо отвечает она, нагибается за Эрнестом и идёт обратно к дому. На пороге она оглядывается на меня. – Поверь, уж я-то знаю.

Дверь со стуком захлопывается.

Повернувшись, я направляюсь к главной тропинке. Одри спешит следом.

– Она точно такая же жуткая, как и её дом, – хмыкает Одри, поравнявшись со мной. – Слушай, Адди, а может, она ведьма?

– Что-что?

– Ну а вдруг? Живёт в большом страшном доме в лесу. Длинные седые волосы. Одета во всё чёрное.

– Она не ведьма, – тихо говорю я. – Мне кажется, она как я.

Глава четырнадцатая

Мы с Одри сидим в библиотеке.

– Это словарь?

– Нет, это тезаурус. – Я показываю Одри свой карманный словарь синонимов. Открываю его на титульном листе, где Киди нарисовала большое сердечко и старательно вывела внутри моё имя (получилось слегка небрежно, но мне нравится). Рисунок разноцветный и яркий, и, глядя на него, я каждый раз улыбаюсь.

Одри тоже улыбается.

– Какое у тебя любимое слово? – с воодушевлением спрашиваю я.

Она ухмыляется.

– Хм… Галиматья!

Я удивлённо смеюсь и листаю тезаурус.

– Вот это да, ты нашла слово, которого тут нет!

Одри тоже смеётся. Мы ищем самые длинные и странные слова, какие только можем вспомнить, пока ей не надоедает. У меня всё лучше получается считывать, когда людям не хочется что-то делать или обсуждать.

Когда мы направляемся из библиотеки к классу мисс Мёрфи, я замечаю Дженну. Она, потупившись, стоит у вешалок. Я не хочу обращать на неё внимание, но она хватает меня за локоть.

– Я не пойду в туалет, чтобы Эмили опять меня терроризировала, – говорю я твёрдо.

Дженна закатывает глаза.

– Не волнуйся, всё нормально. – Она смотрит на Одри, и та уходит. Эти молчаливые разговоры нейротипичных меня очень выматывают.

– Почему ты перестала со мной дружить? – спрашиваю я Дженну, прежде чем она успевает раскрыть рот.

Она избегает смотреть на меня, а когда отвечает, у неё получается только лепет:

– Просто Эмили мне очень нравится, а она говорит, что я не могу дружить и с ней, и с тобой.

– И ты её слушаешься?

– У неё дома много классных вещей, – жалобно отвечает Дженна. – Она мне их даёт. И нам нравится одно и то же. Я не люблю книги, и акул, и всё остальное, что любишь ты.

– А я не люблю заколки и лак для ногтей. Но мне нравилось дружить с тобой. Так что это было неважно.

Дженна по-прежнему смотрит в пол. Я решаю, что мне больше нечего ей сказать, и захожу в класс.

В конце дня нам дают время на чтение, и я вытаскиваю из рюкзака книгу о дельфинах. Начинаю читать. Они, как и мы, млекопитающие и социальные существа. Ничто из того, что написано в книге, меня не увлекает. Дельфины на всех фотографиях выглядят очень самодовольно. Более того, они все кажутся одинаковыми. Акулы мне нравятся тем, что они не похожи друг на друга. Каждая – особенная.

Я беру книгу о ведьмах. Читаю о том, как женщин осуждали за ведьмовство просто потому, что они разбирались в целебных травах, и ясно вижу их лица. Их недоумение, злость и отчаяние. Я представляю, как они стоят перед галдящей толпой, пытаясь опровергнуть обвинения. И понимая, что это бесполезно. Я чувствую запах лекарственных растений и мокрой травы. Горящего в очаге хвороста. Ведь тогда не было электричества.

Перед Мэгги – насмешливые лица, разинутые в крике рты. Обвинения ложные, и она знает, что людям это тоже известно. И ещё знает, что говорить что-либо бесполезно. До меня доносится её короткое, ритмичное дыхание. Если бы её выслушали, она бы каждому объяснила: «Нет, это ошибка. Я такая же, как вы. Я такой же человек».

Ох, Мэгги. Готова поспорить, ты пожалела, что ты не ведьма. Что когда тебя обвинили, ты молилась о том, чтобы суметь наложить на них заклятие. Хотела, чтобы их ложь была правдой.

Теперь, когда я не могу унять руки и мне нужно постимить, я представляю, что в них магические силы. Что они подёргиваются, потому что в них огонь, рвущийся наружу, и, если я растопырю пальцы и резко выставлю ладонь вперёд, из неё вылетит сгусток магии. И тогда все, кто унижают