Дар Асафа и Майи - Борис Асафович Мессерер

«Дорогой Асаф Михайлович! Евгений Моисеевич вчера познакомил меня со сценарием балета по «Овечьему источнику». Я считаю, что это очень хороший сценарий, и мне было бы очень интересно поработать над ним. Оставляю за собой право по моем приезде в Москву (это будет 15-го или 16-го) позвонить к Вам и встретиться для более детальных разговоров. Единственное, что меня смущает в этом деле, это вопросы сроков. Но я думаю, что и эту трудность при известной гибкости можно будет преодолеть. Крепко жму руку. Д. Шостакович. P. S. Заранее поздравляю со «Спящей», о которой мне пришлось уже сейчас слышать много хорошего из самых разнообразных источников. 10 декабря 1936 года. Д.Ш.».

Шостакович имел в виду постановку «Спящей красавицы», которую в это время Асаф Мессерер осуществил на сцене Большого театра совместно с балетмейстером Александром Чекрыгиным и режиссером Борисом Мордвиновым.

Предложение отца к сотрудничеству и согласие композитора происходили на сумрачном фоне трагических событий в жизни Шостаковича. Дело в том, что письмо-согласие Шостаковича было написано в конце 1936 года, а еще в начале этого года, в январе, Сталин присутствовал на премьере оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» в Большом. Опера не понравилась Сталину, он бросил ставшую знаменитой роковую фразу: «Сумбур вместо музыки». Этого было достаточно для начала травли Шостаковича и разгрома его творчества. Последовала оголтелая критика и на балет «Светлый ручей», статья называлась «Балетная фальшь». Надо отметить, что эта была редакционная статья – не мнение одного критика, в то время редакционная статья в главной газете «Правда» выражала официальное мнение партии и власти. В данном случае – приговор.

«Балетная фальшь». Редакционная статья газеты «Правда», 6 февраля 1936 года.

«Светлый ручей» – это название колхоза. Либретто услужливо указывает точный адрес этого колхоза: Кубань. Перед нами новый балет, все действие которого авторы и постановщики пытались взять из нынешней колхозной жизни.

<…>

Под видом колхозного балета преподносится противоестественная смесь ложно-народных плясок с номерами танцовщиц в «пачках». Пейзан не раз показывал балет в разные времена. Выходили принаряженные кукольные «крестьяне» и «крестьянки», «пастухи» и «пастушки» и исполняли танцы, которые назывались народными.

<…>

Авторы балета – и постановщики, и композитор, – по-видимому, рассчитывают, что публика наша так нетребовательна, что она примет все, что ей состряпают проворные и бесцеремонные люди.

В действительности нетребовательна лишь наша музыкальная и художественная критика. Она нередко захваливает произведения, которые этого не заслуживают.

И, даже находясь под таким постоянным психологическим прессом, Шостакович изо всех сил сопротивлялся, пытался работать. Свидетельством того, без сомнения, служит письмо-согласие композитора работать с Асафом Мессерером над музыкой к постановке «Овечий источник». Но физические силы человека не безграничны. При новой встрече отец не узнал Дмитрия Дмитриевича: настолько он изменился! Композитор был подавлен и не нашел в себе силы продолжить работу над новым балетом по пьесе Лопе де Веги.

Незавершенные работы, неудачные постановки всегда сопутствуют творческим людям, и это нормально. Но запрет свыше – самое жесткое и жестокое обращение с искусством. Мейерхольд – запрещенный «Учитель Бубус», Шостакович – «Светлый ручей», не свершенный «Овечий источник» – это был реальный разрыв между творческими порывами режиссеров, композиторов, художников, хореографов и властью.

У Асафа Мессерера были не только успешные спектакли и собственные постановки, но и несбывшиеся, не по своей воле, заветные творческие мечты. Когда отцу исполнилось 80 лет, Большой театр устроил торжественный юбилей. Один из выступавших спросил его: «Асаф Михайлович, а сколько прошло перед вашими глазами директоров Большого театра?» На мгновение Мессерер задумался и ответил: «Сорок!» Так кратко отец подтвердил мысль о неизменности и вечности творчества.

В 2003 году на Новой сцене Большого театра состоялась премьера балета «Светлый ручей» в постановке Алексея Ратманского. Я был художником этого спектакля. Для меня оказалось это вдвойне интересно: как художнику и как сыну, так как на премьере 1935 года в роли классического танцовщика выступал Асаф Мессерер. И теперь судьба дала мне возможность работать над спектаклем, над которым 68 лет тому назад трудился мой отец!

При знакомстве с либретто «Светлого ручья», действие которого разворачивается на Кубани, в колхозе, я с некоторым удивлением обратил внимание на то, что отрицательные персонажи балета названы «дачниками» – «пожилой дачник», «молодящаяся дачница», и был обозначен примерный возраст – 35 лет. Это стало для меня неожиданностью. Полагаю, что, по мнению тогдашней власти, у молодого Советского государства врагов внутри страны быть просто не могло; всех нэпманов арестовали в 1925 году, страны Антанты к этому времени не засылали шпионов в Россию. Потому даже не давалось официального четкого определения отрицательным, по мнению власти, элементам социалистического общества. Обозначение в либретто отрицательных персонажей (читай «врагов народа») дачниками читалось как стремление авторов либретто Лопухова и Пиотровского не навлечь на себя гнев идеологических инстанций. Но усилия были тщетны, избежать разгрома им не удалось.

В 1941 году мой отец и Дмитрий Шостакович жили в Москве в доме на улице Немировича-Данченко, ныне Глинищевский переулок. Там жила вся наша семья. Наступило тревожное военное время. Вместе с другими жильцами ночью Мессерер и Шостакович дежурили на крыше дома, тушили немецкие зажигательные бомбы. Отец пишет: «Во время налетов мужское население не пряталось в бомбоубежище, а дежурило во дворе и на крышах. Нас разделили на звенья по пять-шесть человек в каждом. Звено возглавлял Иосиф Михайлович Туманов. Если в недавней мирной жизни он прекрасно режиссировал оперные спектакли, то теперь ему приходилось «строить мизансцены» на чердаке, расставляя действующих лиц между длинными ящиками с песком и пожарными шлангами.

Хорошо помню первую бомбежку. Мы стояли на крыше, и вдруг над самыми нашими головами – так низко, что различимы были кресты – плотным косяком пролетели фашистские самолеты. Они что-то сбрасывали. В первую минуту я подумал, что это листовки. Как вдруг посыпались зажигательные бомбы. Они со свистом падали на крышу и во двор, где в это время стояли военные грузовики. От неожиданности я как-то не испытал страха, увидев первую в своей жизни «зажигалку» чуть ли не у своих ног. Конечно, мы бросились их тушить. <…> Позже в наше звено вошел Шостакович, вырвавшийся из блокадного Ленинграда и тоже поселившийся в нашем доме. И так мы дежурили каждую ночь».

Творческая и человеческая связь, порой не явно уловимая, Асафа Мессерера и Дмитрия Шостаковича длилась всегда. В 1960 году у Асафа возникла идея сделать самостоятельную постановку «Класс-концерта». Отец не раздумывая обратился к Шостаковичу. Существует замечательная серия снимков, где запечатлены моменты совместной с Дмитрием Дмитриевичем работы над постановкой. Спектакль удался во всех отношениях. Это выдающаяся постановка мастера-педагога, которая объединила традиции русского балета и новаторские идеи Асафа Мессерера. Спектакль шел много лет и в Большом театре, и в других театрах, где я оформлял эти постановки: в Киеве, в Душанбе…