Дар Асафа и Майи - Борис Асафович Мессерер

Мне было тогда пять лет, а Алику семь, и он стал для меня душевно близким человеком. Я был мал и не понимал трагический мир взрослой жизни, но четко осознал, что мое обращение к родителям – «мама» и «папа» – могут горько ранить Алика, насильственно лишенного своих родителей. И тогда я твердо решил избегать естественного обращения к матери и отцу. Я придумал им новые имена! Асаф превратился в Асяку. Из домашнего обихода имя Асяка перекочевало в дружеское окружение отца, а потом уже весь Большой театр звал его придуманным мной именем. Новым именем моей мамы – Лешка (производное от Анель) – стали звать ее все друзья и знакомые.

На следующем развороте справа: Асаф Мессерер с Борей и Аликом. Поленово. 1930-е

Жозефина Владиславовна Косско-Судакевич с Борей и Аликом. Поленово. 1930-е

Алик Плисецкий и Боря Мессерер. 1930-е

Алик Плисецкий и Боря Мессерер. 1930-е

При всех невзгодах и детских переживаниях были и послабления судьбы. Дом Суламифь, где жила Майя, и наш дом, где жил Алик, находились недалеко друг от друга: квартира Миты – около глазной больницы на улице Горького (ныне Тверской), наша – на улице Немировича-Данченко (ныне Глинищевский переулок). Фактически нас разделяла лишь Пушкинская площадь, на которой располагался кинотеатр «Центральный». Майя и два мальчика шли в этот кинотеатр, чтобы окунуться с головой в мир музыки, танца, цветущих деревьев, в мир грез. Майя мечтала в очередной раз посмотреть многократно виденный ею фильм «Большой вальс» с участием Фернана Гравея и Милицы Корьюс. Это действо было почти ритуальным и запомнилось не только мне, но и Майе:

«По понедельникам – традиционный выходной в Большом и хореографическом – я ходила навещать восьмилетнего среднего брата. Он рос вместе с сыном Асафа и Анель Судакевич – Борисом. Борис Мессерер сейчас известный театральный художник. Это он сделал отличные декорации к «Кармен-сюите», которые были успешно протиражированы во множестве постановок по миру. А тогда Анель, опасавшаяся зловредных простуд больше всего на свете, рядила обоих мальчишек в добрую сотню одежонок, и оба, взмокшие, неповоротливые, шли со мной в кинотеатр «Центральный» на Пушкинской площади. Там тогда шел американский фильм «Большой вальс» о творце классического венского вальса Иоганне Штраусе, фильм шел долго. И каждый понедельник я с Аликом или втроем с Борисом в двадцатый раз безотрывно глазела на смеющееся счастливое белоснежное лицо голливудской звезды Милицы Корьюс. Субтитры, сопровождавшие фильм, знали наизусть. Фильм казался верхом совершенства. У каждого в детстве был свой фильм. Мой фильм был «Большой вальс». <…>

Боря Мессерер, Алик Плисецкий. Конец 1930-х

Но сеанс длился лишь полтора часа. За дверями кинотеатра уже сгущались ранние московские сумерки. Советская жизнь продолжалась».

Причудливая линия связи моего взросления и цветения таланта Плисецкой длилась.

Уже позже, когда Алик снова переехал к своей матери Рахиль, после ее возвращения в апреле 1941 года, я продолжал с ним дружить и ходить к нему в гости. А через два месяца началась война, и Рахиль с детьми – Майей и Аликом, уехали в эвакуацию в Свердловск, а наша семья – в Куйбышев.

К 1942 году относится чудом сохранившееся письмо Майи к Рахили в Свердловск (она практически нелегально вернулась из эвакуации в Москву раньше остальных членов семьи). В нем видно, что Майя целиком погружена в балет. Замечательное свидетельство этого неудержимого интереса осталось в описании спектакля «Лебединое озеро» с участием Асафа Мессерера в роли принца. Письмо изумляет энергией ученицы, погруженной в театральное зрелище. Оно может быть и весьма наивно, но очень выразительно. Удивительный талант Майи проявляется и в эпистолярном, литературном воплощении, даже в этих полудетских впечатлениях!

«Дорогая Мамуся! Я пишу тебе специальное письмо, чтобы рассказать тебе, что была сегодня в Большом Театре. Сегодня был балет «Лебединое озеро». Ося был принц, а Ира Тихомирнова лебедь.

Ося танцевал так, что всю вариацию III-его акта танцевал под аплодисменты. Из буфетов приходили служанки и говорили, что пришли на него посмотреть. Это все было гениально. Нельзя этого написать. Если бы был бог, то он бы не смог даже ни одного движения сделать, как Ося. После конца полна улица была народу, букеты и корзины цветов.

Когда он кончал вариации в III акте, у них там есть кода, то его вызывали 8 раз. После конца тоже 7 раз. Ира очень хорошо танцевала, как настоящий лебедь. Ося, когда прыгал, то 4 раза ударял ногу об ногу. Такой частоты не бывало. Он ГЕНИЙ. Но это для него мало сказать и написать. Прыжок у него на метр или 2 в вышину, и там в воздухе как ангел делал, что хотел с собой.

Мамуся, что это за гений. И с ним как поступили. Ермолаеву дали ставку выше, чем ему. А теперь, когда он так станцевал, то Захаров, стерва проклятая, пришел его хвалить.

Ну мамуся, а Миту этот же Захаров поставил во 2-й состав в «Кавказском пленнике». А Лепешинскую в 1 состав.

Пока нового больше ничего нет.

Привет Азарику.

Майя».

Что касается моего двоюродного брата Азарика, то он был младше меня (всего на четыре года, но тогда, в период моего взросления, это имело большое значение!). Поэтому мы с Аликом не принимали Азарика в свою компанию, считали, что он «еще ничего не понимает». Кто из нас тогда думал о далеком будущем? Представить, что этот маленький мальчик станет известным танцовщиком, солистом Большого театра, педагогом балета в замечательной танцевальной труппе Мориса Бежара в Швейцарии, было невозможно.

Это письмо Майи, которое полностью приводится в тексте

Итак, многострадальная мать Майи, Алика и Азарика Рахиль вернулась из лагеря. Судьба же их отца оставалась долгие годы неизвестна. Официальное известие о смерти Михаила Плисецкого, расстрелянного почти сразу после ареста в 1937-м, семья получила только через 60 лет, в 1989 году.

Рахиль пыталась как-то обустроиться и наладить быт в двух комнатках коммунальной квартиры трехэтажного дома в Щепкинском проезде. На самом деле этот проезд – узкая щель между домом и торцом Большого театра.

Квартира коммунальная была огромна, с невероятным числом жильцов. Длинный коридор был увешан велосипедами, детскими ванночками, тазами и прочими предметами незатейливого быта.

Здесь обитали работники Большого театра – артисты оперы, балета и оркестра. Немудрено, что квартира была переполнена звуками, какие доносятся из оркестровой ямы, когда оркестранты разыгрываются перед началом представления, и которые так интригуют зрителя своими причудливыми и непредсказуемыми оттенками. А над всем этим