Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн
Распрощались. Я остался с тяжкими мыслями. Не провокатор ли Меерович? Стал перебирать весь наш разговор, мельчайшие подробности поведения Мееровича, и большое волнение меня охватило. Утомлен я был тогда физически и духовно, мыслил вяло, а довериться, поговорить с кем-нибудь не решался. Софья Ефремовна не могла мне помочь, Шарф непрактичен, психика его была в то время сильно угнетена, и обсуждать с ним происшедшее было бесцельно. Не спал ночь, встал разбитый, побрел в отдел юстиции. Так протянулись три дня и три ночи. Ждал Мееровича. Теперь вижу, как я в то время был подавлен и не разбирался в простых явлениях. Чтобы упечь меня в Чеку, вовсе не нужно было Мееровичу создать сложную историю.
18 июля ко мне пришел Меерович. Мы вышли в коридор бывшего суда, где нас ожидал незнакомый человек, которого Меерович назвал Рихтером.
— Поговорите, условьтесь, а вы, Рихтер, скажете мне, как вы решили. Если поедете вместе, то проезд до Харькова или до Киева у вас обеспечен, а я с вами повидаюсь, — обратился ко мне Меерович и ушел.
Мой новый знакомый отнесся ко мне как к влиятельному служащему, другу Мееровича, и несколько почтительно доложил:
— Я приехал из Москвы для получения провианта для Кремля, думая найти здесь сахар, рис и прочее. Кое-что нашел, но нет сахара и риса, почему поеду в Харьков, а если и там нет, то поеду в Киев, где эти продукты имеются в изобилии. В моем распоряжении большой товарный вагон, в котором можно хорошо устроиться, особенно если разгородить. Имея доски, можно устроить отдельное купе. Думаю выехать числа 20-го. Если поедете со мной, то завтра дайте ответ, и мы сделаем все необходимое. О моем вознаграждении поговорим, когда решите.
Сказал Софье Ефремовне, и решили использовать этот случай. Рихтер просил дать ему 300 000 рублей — сумма по тем временам, когда рубль был совершенно обесценен, небольшая, и за эту сумму он согласился взять в вагон поляка-еврея с семьей. Мееровичу я не должен был сказать, что Рихтер получает плату.
21 июля на рассвете подъехал заранее приготовленный экипаж, и мы покатили к товарной станции, где нас встретил Рихтер и указал вагон. Прекрасный вагон-теплушка был уже разгорожен на три части, и мы получили своеобразное купе, из досок диван для спанья. Доски распорядился дать Меерович. Расположились. Приехал мой еврей с больной женой и подслеповатыми детьми. Впихнули их в отдельное купе, отделявшееся широким проходом от наших помещений. Предполагалось, что наш вагон прицепят к пассажирскому поезду, что не удалось, и мы выехали ночью. У Рихтера в вагоне были примусы, мы запаслись провиантом и кой-как поели и напились чаю. Вечером Рихтер говорил по телефону с Мееровичем, который просил меня подойти к Темерницкому мосту, чтобы с ним повидаться. Не скрою, что, несмотря на несомненные доказательства добросовестного ко мне отношения Мееровича, я все же пошел на свидание с волнением.
Встретились. Меерович вновь меня предупредил не возвращаться в Ростов, пока Буров там останется, ни с кем не переписываться, а месяца через полтора-два написать ему, Мееровичу, по указанному адресу, возможно, женским почерком, и дать свой адрес, но на чужую фамилию. Предложил он мне взять у него колечко, на случай нужды, но я сказал, что обеспечил себя на два месяца. Поблагодарил его, пожали друг другу руки и расстались. Не думал он, что я пробираюсь за границу, и не все ли равно ему было, куда я денусь? При таких печальных условиях пришлось оставить Ростов, оборвать навсегда связь с прошлым, пытаться переехать незаконно границу, подвергая жену и себя большой опасности, а может, гибели.
Транспорт был в то время в исключительно печальном положении, и вскоре выяснилось, что до Харькова не доберемся ранее семи-восьми дней. Погода была хорошая, ехать было относительно удобно. Остановки на больших станциях продолжались подолгу, наш вагон ставили на запасный путь. В селениях близ станций находили провизию, много фруктов и прочее. Рихтер возил с собой большие тюки с таранью, которую мы удачно обменивали на продукты. Наши документы никто не спрашивал, никто к нам не заглядывал. На вагоне было написано мелом: «Вагон особого назначения». Рихтер хлопотал на станциях об отправлении нас, давал начальнику станции пару тараньи, и мы тащились дальше. В деревнях почти незаметно было влияние большевизма, уклад жизни не менялся, а наша тарань ценилась на вес золота. Рихтер (должно быть, аноним) оказался бойким малым, называл себя бывшим студентом Петровско-Разумовской академии. Видимо, «грел руки» на закупках провианта и жил в Москве в свое удовольствие. В вагоне я сказал Рихтеру, что 300 000 рублей дам ему, если доедем до Киева, а если доедем до Харькова, то цена будет меньше, ибо не знаю, как доберусь до Киева, куда еду. Рихтер ответил, что он едет именно в Киев, но по некоторым обстоятельствам должен заглянуть в Харьков в учреждение.
Жили как на даче. Задержки были в составлении поездов, куда нас прицепляли. Рихтер имел денежные расходы. Питались недурно, особенно хороши были компоты, которые мы в изобилии варили.
Познакомились ближе с Рихтером. Он выбалтывался. Оказалось, что на иждивении Кремля находится масса «высокопоставленных лиц», которых тогда кормили за счет Ленина. В Киеве Рихтер надеялся получить большую партию конфект, сухих фруктов.
— Там, — говорил он, — горы этого добра остались от прежних складов и фабрик.
— Как же вы покупаете, по какому расчету?
Рихтер показал бумагу, в которой было сказано отпустить возможное количество для Кремля, получить счет за подписью Рихтера, представить счет для получения денег (не помню, куда).
— Но, — говорит Рихтер, — счет — ерунда. Мне приходится «комбинировать» не без выгоды для отпускающих товар, ну и о себе надо думать.
Появились у нас откуда-то прекрасные консервы рыбные и другая снедь. Случайно потом узнал, что в вагоне двойной пол и в образующемся помещении Рихтер везет для себя вещи. Словом, жулик, видимо, изрядный. Угощал он нас хорошим вином и бисквитами. Надо полагать, в Ростове нацапал изрядно. Софья Ефремовна отдохнула, поправилась. Я оброс бородой, и вид у меня был высокопролетарский, в потертом пиджаке, затасканной фуражке, в которую были зашиты золотые монеты на 100 рублей действительных. Бриллиант хорошо улегся в чехле-пенсне, золотые часы были покрыты черным лаком и похожи были на дешевые пятирублевые. Словом, обеспечился на случай обыска.
Ехали спокойно, примирились с медленностью. В Харьков прибыли на восьмой день, поставили вагон версты за две от вокзала. Уходить было небезопасно, могли обворовать вагон, но пригодилась хворая семья нашего спутника, топтавшаяся около вагона. Побродил по Харькову. Картина та же, что
