Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн
— Верите, до сих пор уже раздал в дороге за право двигаться более 70 000 рублей, а здесь совсем беда: станция забита, и даже на мою бумагу не обращают внимания. Обещают сегодня ночью прицепить нас. Придется хорошо заплатить, а до Киева проедем не меньше шести-семи дней.
Долгая езда меня успокаивала, отсрочивался рискованный выезд или, быть может, роковой час. На рассвете нас стали переводить с пути на путь, казалось, вагон треснет, так его кидали. И, наконец, поплелись. Погода была изумительная. Конец июля в Малороссии всегда хорош. Не доезжая Полтавы (забыл название большой станции), мы стали на долгое время. Вечерело. Напились чаю, закусили и пошли на станцию в надежде найти газету, заглянуть в буфет и в привокзальные лавочки. Шли по платформе и дошли к уборным. На видном месте написано большими буквами мелом: «Нужник имени Розы Люксембург», а сбоку: «Милые гости, серите Розе в горсти». Рихтер запалился:
— Какая гнусность, какое оскорбление, отсутствие надзора!
Велел позвал дежурного по станции. Подошел помощник начальника станции, увидел френч и портфель Рихтера, испугался, а Рихтер:
— Это что у вас делается? Не смотрите за порядком.
Вошел в начальнический азарт. Из станции вышли несколько служащих, и я заметил одного из них в папахе, вооруженный и, видимо, выпивший. Подойдя ближе, тип в папахе грозно спросил, обращаясь к Рихтеру:
— Ты кто такой и как смеешь наводить здесь порядки?
Рихтер:
— Прошу со мной так не разговаривать. А ты кто такой?
— А вот узнаешь!
«Папаха» крикнул кому-то, тотчас явились два молодца.
— Взять его!
Рихтера подхватили под руки, портфель у него вырвали.
«Папаха»:
— Ты кто такой?
Рихтер:
— Уполномоченный Кремля.
«Папаха»:
— Врешь, сукин сын, самозванец. Арестовать, обыскать.
И несчастного Рихтера поволокли, а он угрожал «телеграфировать, разнести». Оказалось, что «папаха» — председатель железнодорожной Чеки. Положение стало неприятным. Я пошел к вагону, куда вскоре пришел чекист.
— Вы, гражданин, едете в этом вагоне. Пожалуйте к председателю.
Чтобы не пугать Софью Ефремовну, я ей ничего не сказал. Пришел в помещение, где восседал председатель. Морда его еще более раскраснелась, вид свирепый. Ко мне:
— Вы кто такой будете?
Вынимаю мое удостоверение. Прочел.
— А какое у вас касательство к задержанному типу, который говорит, что вагон дан ему?
Объяснил, что я случайный пассажир, что, узнав об отправлении вагона за провиантом, я просил товарища Рихтера взять меня с собой до Киева, куда еду в отпуск.
— Так, так, — задумчиво сказал председатель. — А скажите, что это за камера, где вы состоите старшим?
Объяснил ему. Так как он туго соображал, в чем заключается деятельность камеры, то я пояснил ему примером:
— Ну, скажем, что в дело Рихтера вмешалась бы милиция и сообщила нам в камеру на предмет установления, какой проступок совершил Рихтер. Я бы отписал: Рихтер в повышенном тоне говорил с дежурным по станции, но лично ему оскорбления не нанес, ни действием, ни словом. Превысил ли Рихтер свои полномочия? Выдавал ли он себя не за того, кто он есть? Из дела видно, что на отхожем месте имелась дурацко-неприличная надпись по адресу глубокочтимой членши Российской коммунистической партии. Каждый гражданин, прочитав, не должен промолчать, а стереть надпись или, еще лучше, сообщить кому-либо из служащих, чтобы расследовать, кто учинил пакость. А товарищ Рихтер, как молодой человек с задором, близко принял к сердцу оскорбление имени Люксембург и раскричался по этому поводу, отнюдь не выдавая себя за начальника. Но так как вокзал место публичное, то получилось нарушение тишины в публичном месте. В этом проступке он повинен, и за это ему следует сделать замечание, чтобы на будущее знал, как надо себя держать.
Морда чекиста расплылась некоторым пьяным добродушием:
— Хорошо рассказали. Надо бы и у нас такую камеру, а то иной раз не знаешь, как поступить. Не хотите ли, гражданин юрист, закусить? — обратился ко мне председатель.
— Можно, — ответил я. — Если бы Рихтер тут был, то он бы нас попотчевал такой таранью, какую редко поешь. В Кремль везет провиант. В Киев за сахаром и прочим едет и считает себя большой персоной, а вы его хлопнули, урок ему полезный.
— Ну что ж, — сказал чекист, — пущай, черт его дери, едет за сахаром. Жаловаться, сволочь, будет. Отписываться придется.
— Куда он там будет жаловаться? Вы составьте протокол о происшедшем, запишите, что задержали Рихтера до выяснения личности на два часа, установили, кто он, и ввиду того, что проступок его вызван молодым задором, постановили: дело в суд не передавать.
— Вот и хорошо, — сказал мой новый приятель.
А я рад был удрать с Рихтером дальше. Пришел Рихтер, хмурый, потрепанный, увидел меня, понял, что я умиротворил начальство, которое объявило:
— Ну вот, товарищ Ритер, узнал, что надо, можете себе ехать дальше и наперед не встревайте не в свои дела.
Заговорил я по поводу закуски:
— Ну, Рихтер, тащите сюда тараньку и еще кой-чего, куснем.
И попросил товарища председателя оказать нам протекцию на предмет отъезда. Так благополучно закончилась наша история, которая могла разразиться неприятностями косвенно для нас. Когда мы уехали глубокой ночью от «мавзолея Розы», Рихтер угрожал:
— Я ему покажу, цаца-то неважная — станционный чекист! — и прочее.
Потянулись долгие дни. Погода благоприятствовала. На одной станции я вылез посмотреть, нельзя ли купить свежий хлеб, а наш паршивый поезд неожиданно ушел, и я остался без шапки, в туфлях на босу ногу. Ужас Софьи Ефремовны нетрудно себе представить. К счастью, подошел пассажирский поезд, куда я вскочил и обогнал наш поезд, встретив счастливую и еще ехавшую Софью Ефремовну. На седьмой день приехали в Киев, где, имея адрес тещи Алеши Волькенштейна (мать покойной Нюси), пошел ее разыскивать, оставив в вагоне Софью Ефремовну с компаньонами. Меня встретили радушно. Поплакали супруги, вспоминая Нюсю, и предложили остановиться у них. Жили они при заводе на окраине Киева, домик хороший. Перевез Софью Ефремовну и распрощался с Рихтером. Уговорился с поляком о дальнейшем, хотя для меня было ясно, что он ничего для меня не сделает. Родителям Нюси (забыл фамилию, Цейтлин?) я сказал, что собираемся бежать, и спросил, не знают ли, кто мог бы нам помочь.
Проходили дни. Я разыскал моего кузена, присяжного поверенного Погорельского. Он был сильно напуган моим посещением, трепетал пред большевиками, боялся потерять квартиру и очутиться с двумя
